заграничными. Еще усилие, и они станут дороже. В смысле качества советские издания гораздо ниже здешних: бумага отвратительная, репродукции скверные, переплеты изнашиваются быстро, даже если книга спокойно стоит на полке. Наконец, в справочных изданиях очень быстро меняются оценки. Я сравнил трехтомную энциклопедию с Б. С. Э. и Б.С.Э с Малой Советской Энциклопедией. Разницы огромные и часто анекдотические, а после того, как Пикассо получил Ленинскую премию, теряют смысл все эстетические оценки.[2034]
Побывал у Каплана и принес домой две чисто литературные книги: сборник «В. Г. Короленко в воспоминаниях современников»[2035] и Корней Чуковский «Современники».[2036] Я уже с большим интересом просмотрел их и с удовольствием прочту.
Как мне не любить Короленко? Я был знаком когда-то с его дочерью Соней. Несколько позже Сима была в литературной переписке с Владимиром Галактионовичем. За год до смерти она послала ему рассказ для «Русского богатства». Он не был принят, но Короленко прислал Симе очень длинное письмо, где признавал у нее несомненный талант, но также полную литературно-техническую неопытность. Сима, которая отрицала старую литературную технику, ответила ему длинным полемическим письмом. В ответ он прислал изложение своего литературного опыта и защиту, логическую и эстетическую, своих взглядов. Сима не согласилась, и в результате произошел обмен приблизительно десятком писем. Последнее, от Короленко, пришло уже после смерти Симы. Я написал ему большое письмо, где рассказывал о ее биографии, тяжелой жизни и тяжелой смерти. Прибавлю еще, что по моим литературным взглядам я был гораздо ближе к Короленко, чем к Симе, и это всегда ее огорчало.
Что же касается Корнея Чуковского, то первый просмотр неожиданно возбудил во мне большую симпатию к автору и к… Анатолию Васильевичу Луначарскому. К нему я всегда относился отрицательно и с насмешкой, и этого никогда не скрывал. На литературном собрании в Париже по поводу сборника пьес Луначарского «Идеи в масках» (кстати, в каком году это было? где-то между 1912-м и 1914-м?[2037]) я выступил с очень резкой критикой, которую начал словами: «Тут нет ни идей, ни масок; есть только декламаторское искусство автора, каковое мы все хорошо знаем, но декламации недостаточно» — и т. д. Анатолий Васильевич отвечал мне, как и другим, вежливо и корректно, но, главное, это происшествие никогда и нигде не отразилось на наших отношениях. И вот об этой человеческой благородной стороне характера Анатолия Васильевича и напомнили мне воспоминания Чуковского. По существу же, я продолжаю думать, что мои слова об «Идеях в масках» были совершенно справедливы.[2038]
За исключением рынка — дома, за работой. Приходил от синдика маляр по поводу потолков. Перечитал «Les dieux ont soif» par Anatole France.[2039] Первый раз я читал его в 1914 году, с Симой вместе, и он мне не понравился. Я перечитал его в 1918 году, когда Марья Карловна Куприна-Иорданская, мой хороший друг, стала дразнить меня прозвищем Gamelin,[2040] каковое стало ко мне приставать и пристало бы прочно, если бы мне не пришлось уехать из Петрограда. По-видимому, сейчас я перечитал роман с несколько иными чувствами и в другом настроении, потому что он мне понравился, с некоторыми оговорками…[2041]
Умер Вячеслав Петрович Волгин. В общем, у меня была к нему симпатия, в некоторые моменты — обоюдная. Был он когда-то видным сотрудником «Русских ведомостей» и так и остался, даже после вступления в коммунистическую партию, с психологией приличного русского либерала. Отношения у нас с ним могли бы испортиться, когда он стал ректором Московского университета и, позже, заместителем начальника Главпрофобра. В его первом качестве я говорил ему на совещании профессоров: «Вячеслав Петрович, вы — человек приличный и хороший, я могу вам доверить все: кошелек, жену, семью, имущество. Но вам нельзя доверить университет: вы в нем ничего не понимаете». В его втором качестве он говорил мне: «Владимир Александрович, я хорошо знаю, что вы — не реакционер, не враг, но вы невозможны в качестве декана физико-математического факультета: у вас всегда есть принципиальные возражения, и часто мы не знаем, как вам ответить; подайте в отставку; это будет самое разумное со всех точек зрения». Я взвесил все обстоятельства и подал в отставку. Как марксист и историк он проявил много доброго желания и мало таланта: все те же «Русские ведомости».[2042]
Письмо от И. И. Аванесова: наш товарищ по лагерю Арутюнянц нуждается в удостоверении факта его пребывания в лагере, и Иван Иванович просит меня выступить вместе с ним свидетелем. Я сделаю это, но одна вещь меня смущает: Арутюнянц уехал с семьей в СССР уже довольно давно. Каким образом он ищет свидетелей тут? И где же, в конце концов, он находится?[2043]
