Сохранилось недатированное письмо Е. М. Ярославского, адресованное наркому просвещения А. С. Бубнову: «Речь идет о ненавистной тебе Данчаковой. ЦК (культпроп), как об этом говорит т. Горохов, считает, что ей надо дать визу, но это зависит от Наркомпроса. Сделайте распоряжение» (Там же. Л. 2). Но Бубнов упорствовал, и 25 января 1934 г. Ярославский апеллирует к самому Сталину: «Посылаю Вам письмо маленького сына Данчаковой (дело Данчаковой разбиралось в ЦК). Она бомбардирует из Швейцарии письмами и телеграммами, прося дать ей визу на въезд. Дело это должен решить т. Бубнов, которому я и направил полученную от нее телеграмму. Сама она — американская гражданка» (Там же. Л. 9). В своем послании «сын» (на самом деле — внук, живший с бабушкой) В. М. Данчаковой писал: «Дорогой т. Ярославский, мамика приехала из Парижа и говорит: не пускают нас в Москву. И я говорю мамике: не плачь, мамика, я сам попрошу, я знаю, что т. Сталин — самый главный. За что же нас не пускают? Я и в школу здесь не ходил с лета, хотел в Москву учиться, я уже на двухзначные делить умею. Мне будет 9 лет. Теперь мамика говорит: буду в школе жить, а там молитвам будут учить, а я ничего в этом не знаю. Дети, когда маленькие были, крестились, а меня — нет. Все про Москву говорят нехорошее и, если “Интернационал” на улице петь нельзя, и мы в Москву хотим, а Вы тоже говорите: нельзя. Мамика мне рассказала, как Вы всем богатым, которые ничего не делали сами, велели работать, а бедным, которые работали, дали хорошие квартиры и тоже, чтобы работали. И мамика очень много работает, и все знают, что она Москву любит, а Вы говорите: нельзя нам приехать. Мы ждали, еще лето было, потом осень, потом много снега, и мы катались на санках. Мамика говорит: будем ждать еще год и еще больше. А я не хочу молитвам в школе учиться. Мамика говорит: ничего, забудешь, как она забыла. А тогда зачем учить? Лучше в Москву поедем и будем там учиться и работать, и чтобы нигде богатых не было, которые только забавляются. А в Бельгии — король, и я должен буду за него петь. И вот, дорогой т. Ярославский, прошу Вас пустить нас. Я учусь строить аэропланы и грузовики, буравлю и режу металлом пластинки и свинчиваю и Вам в Москву привезу аэроплан, весь сделал сам по плану. Здесь скучно. Мамика говорит: можно меня одного послать. А мамике будет без меня скучно. И очень я Вас прошу ответить мне. Волик Данчаков» (Там же. Л. 11).
В очередном письме в Москву, от 27 января 1934 г., Данчакова напоминала, что ее предупреждали: в случае отъезда из СССР больше ей въездную визу не выдадут. Но от Наркомпроса, продолжала она, «я получила: 1) удостоверение, что еду в очередной отпуск, 2) наставление, что от меня ждут, чтобы я вела себя как работник Наркомпроса, 3) продолжение “командировки” на 6 мес., о чем сектор науки известил меня по поручению т. Бубнова». И далее она продолжала: «На силу мил не будешь, и я понимаю, что Наркомпросу моя работа немила. Еще раз обращаюсь я к т. Ярославскому, благодаря за его желание помочь в прошлом и прося еще раз не отказать мне в содействии при новых условиях. Т. Бубнову написала, что я при своем посещении не потревожу ни его, ни Наркомпрос. Обратиться в американское консульство за содействием я не вижу для себя возможности. Я не была там и не пойду. Если нужна подписка, что я не потревожу т. Бубнова, я готова дать. Но почему ко мне так непонятно жестоки? Помогите, дорогой т. Ярославский. Вера Данчакова» (Там же. Л. 12).
8 февраля, воодушевленная известием о якобы данном ей разрешении приехать в СССР, Данчакова снова пишет своему сановному «покровителю», в очередной раз выражая страстное желание вступить в ряды ВКП(б): «Дорогой т. Ярославский, вчера вечером дочь передала мне, что мы скоро увидимся. Я отправляю письмо по ее указанию. Я так ждала визы, чтобы обратиться к Вам с дальнейшей просьбой:
Больших доказательств в своей преданности Союзу и готовности служить ему под руководством Партии, а также большего признания своих научных достижений я представить не смогу. (Прилагаю предисловие Faure-Fremiet к моим лекциям, которые печатаются в серии академика Бореля, а также извещаю, что между издательством Alcon и мной ведутся переговоры об издании периодического журнала “Les Bases de la Sexualite”.) Мне кажется, я доказала и свою стойкость, и свою солидарность с созидательной работой Союза и Партии. Я прошу Вас, дорогой товарищ, принять и направить куда следует мою просьбу принять меня в активные члены Партии. Я буду просить Вас не отказать мне в Вашей личной рекомендации; от [замнаркома просвещения РСФСР] т. Курца и [зам. председателя Реввоенсовета СССР] т. Уборевича я раньше слышала, что они не откажут мне в ней, когда я буду чувствовать себя достаточно подготовленной. В Союзе я готова продолжать работу в связи с Наркомземом или Наркомздравом, но, если будет найдено, что более целесообразно для меня продолжить ее еще некоторое время за границей, мне это легко осуществить в Брюсселе. Искренне преданная Вам Вера Данчакова.
В предисловии Faure-Fremiet, которое я прилагаю, Вы найдете поправки карандашом; это я просила изменить личную форму моих достижений на безличную, а на обороте последней страницы — случайно черновик моего письма к Faure-Fremiet, в котором я извещаю его не о том, что в визе отказано, а что мне придется остаться за границей из-за болезни Волика» (Там же. Л. 15).
Но ей так и не удалось вернуться тогда в Москву, о чем свидетельствует записка, с которой Ярославский обратился 15 марта 1934 г. к секретарю президиума ЦИК СССР А. С. Енукидзе: «Дело с визой Данчаковой не сдвинулось до сих пор с места. Так как она — американская гражданка, дочь ее ставит вопрос, удобно ли будет ей пойти по этому вопросу к [послу США] Буллиту. Надо ли нам это? Я считаю упорство А. С. [Бубнова] в этом вопросе вредным. Прошу тебя ускорить решение вопроса» (Там же. Л. 14). Вопрос о Данчаковой так, видимо, и не удалось тогда решить.
1538
