всё.
– Это так замечательно, – только и произнесла она.
Грустные нотки в голосе Марты не ускользнули от Евы. И, всё понимая без слов, она осторожно сказала:
– А вы пробовали заняться чем-то, что вам очень нравится?
Марта покачала головой. Нет, ничего она не пробовала! А если бы не встретила Марка, то увидела и осуществила бы ещё меньше. Марк, Марк… вот кто ещё любил и своё дело, и свой город, и саму жизнь. Наверное, как раз поэтому у них ничего и не вышло: она хотела, чтобы он отдал ей всего себя, как она – ему, ему же это не было нужно: смысл его жизни не ограничивался любимой женщиной. Воспоминания о человеке, который столько значил для неё, как всегда всколыхнули в душе печаль. Марта погрузилась в свои мысли, и Ева не нарушала воцарившееся молчание. Вдруг они услышали, как где-то неподалёку бьют часы. Марта и не заметила, как затянулась её прогулка – а ведь ей уже нужно быть дома! Как любой матери-одиночке, ей всё время казалось, что она недостаточно внимания уделяет своему ребёнку, и так растущему без отцовской любви. Но прежде, чем она успела заговорить, Ева сказала:
– Я бы хотела пригласить вас в свою мастерскую. Это здесь, недалеко… – Она достала из сумочки визитку. – Посмотрите, как рождаются картины, как всё происходит… Когда вам удобно?
Так она приглашает её в свою мастерскую? Значит, они не расстаются насовсем, их знакомство продолжится! Можно ли желать общения более приятного и интересного, чем общение с этой удивительной женщиной!
– О, это было бы просто замечательно… конечно!..
Они условились о дне. И всю дорогу домой у Марты было чувство, как будто новый мир открывает ей свои двери.
5
Это был двухэтажный оштукатуренный дом, уютно устроившийся рядом с ещё парочкой похожих собратьев. Все вместе здания образовывали небольшой квадратный двор, одну сторону которого составляли чугунные ворота с калиткой. Посреди двора зеленел свежей травой газон; несколько деревьев бросали узорчатые тени на светлые стены и мощёный тротуар. Часть стены дома, где жила и работала Ева, была густо заплетена плющом, чьи гибкие побеги, лоснившиеся молодой весенней листвой, образовывали нечто вроде арки над входной дверью.
Марта позвонила и, в ожидании, когда ей откроют, ещё раз обвела взглядом окружавший её пейзаж. За прошедшую неделю весна ещё больше утвердилась в своих правах. Всё, что могло зазеленеть – зазеленело, всё, чему пришла пора цвести – расцвело, а птицы, казалось, захлёбывались восторженным щебетом.
– А, вот и вы – добро пожаловать! – Ева гостеприимно распахнула перед ней деревянную дверь, за которой виднелась узкая лестница. Она была в рабочем фартуке; разноцветные пятна краски, тут и там пестревшие на нём, создавали впечатление какого-то художественного беспорядка. Её яркие волосы, собранные сейчас в хвост на затылке, составляли идеальное дополнение к этому наряду. И Марта, в чьей памяти впечатления от их знакомства уже успели слегка сгладиться, с новой силой ощутила бесконечное обаяние этой женщины.
Жилым в помещении был только второй этаж. Слева от лестничной площадки располагались комнаты, справа – мастерская. Туда-то Марте и хотелось поскорее устремиться. Она никогда не была в мастерской художника – возможно, что-то видела в кино или на картинах – но и только. Любопытство и нечто, похожее на предвкушение праздника, переполняли её.
– Проходите, – Ева приглашающим жестом указала на дверной проём.
И Марта с замиранием сердца переступила порог того, что ей представлялось священной обителью искусства.
Большая просторная комната была залита солнечным светом. Марта бросила взгляд на окна – занавесок на них не было. А Ева, поймав её взгляд, подтвердила:
– Самое главное для нашей работы – хорошее освещение, и здесь нет ничего лучше солнца. – Она сама казалась солнечным зайчиком – ярким и живым. – Так что чем меньше для него преград, тем лучше.
Стеллажи с красками, кистями, растворителями; несколько мольбертов с незаконченными картинами; небольшие скульптуры; коробки, какие-то баночки, предметы, назначение которых и вовсе было неизвестно Марте. То, что на первый взгляд могло показаться хаосом, на самом деле складывалось в осмысленную и гармоничную картину, где все компоненты были связаны друг с другом.
Одна из работ, стоявших на мольберте, ещё издали привлекла внимание Марты; она подошла поближе, чтобы рассмотреть её. Если бы Марту попросили сейчас описать эту картину, она вряд ли смогла бы подобрать нужные слова – лишь ощущения, как волной, накрыли её. За дугообразным оконным проёмом, напоминающим венецианские палаццо, синела вода; разноцветные домики, прилепленные друг к другу, смотрелись в нёе в другого берега. А на переднем плане на изящном стульчике сидела за чашкой кофе молодая женщина. Её поза, развевающиеся светлые волосы, свободное платье – всё было исполнено покоя и счастья. Таким же покоем дышало высокое небо за окном, отражения в воде и блики на выложенном чёрно-белой плиткой полу, тоже отсылавшему к венецианской символике. Во всей картине было столько воздуха и света, что хотелось не просто смотреть, а дышать ею.
Работа была выполнена в том стиле, который воздействует на зрителя не фотографической точностью изображения, и даже не тонкостью линий или прозрачностью тонов, а чем-то, что непосвящённому человеку сложно обозначить, но нельзя не почувствовать. Что было в полотнах и Моне, и Гогена, и
