Тарас с утра убегал в недалёкий свой универ учиться, а я сидел со спущенными шторами на окнах и слушал радио, телик был, но не в рабочем состоянии. Радио объявляло кого арестовали. Сказали, что капитана Шурыгина разыскивают, а что Лимонов убит.
«Ну и хорошо», – подумал я. «Искать не будут».
Осень стояла великолепная. Приоткрыв осторожно край шторы, я видел, что даже берёзки не успели облететь, а они обычно облетают первыми. Осень тогда хороша, когда она наступает медленно. Вот в тот год она пришла медленно и листья желтели прожилка за прожилкой, не сразу.
Приходил Тарас, приносил еды. Обычно сарделек и хлеба. И мы шли гулять в лес. Собственно дом и стоял в лесу, на окраине леса. Тверской модели хрущёвка, плохо и мало обитаемая.
Что сказать про бабку. Она присутствовала, но жила как старая муха в невидимой паутине, висящая в паутине уже не один год, сухая, сморщенная и тёмная бабка всё время что-то шептала и околачивалась тенью от кухни в свою комнату. Иногда она что-то жевала, вероятно, хлеб.
Уходя гулять в лес Тарас наказывал бабке, чтоб она записывала номера телефонов, если кто звонил.
Она записывала и даже диктовала, глядя в свою засаленную кухонную тетрадку, но диктовала вот как: «Три, пять, минус». Тарас безжалостно хохотал над бабкой, а мне её было жалко.
В лесу мы ходили по просекам и тропинкам, по старым ж/д путям, заросшим как старое кладбище и говорили о потерпевшем поражение историческом восстании, в котором участвовали по мере сил… Лес был хоть и пригородный, но не слабый. Там даже лопухи были огромные. Иногда мы видели людей и собак. Тогда ещё я не так сильно был известен и, что у меня было на голове? А, у меня на голове была синяя кепка разлинованная, я купил её в универмаге в Черногории, в городе Титовград, за год, что ли до того времени, когда мы вынужденно гуляли в лесу.
Через месяц или меньше, нас всех, участников восстания амнистировали. Назначили выборы в Парламент. Тарас предложил мне выдвинуться от 172-го округа, это город Тверь и вся западная часть области.
Я выдвинулся. И не выиграл.
Второе поражение
Ещё большое поражение, дети, я потерпел через 18 лет после, а именно, 10 декабря 2011 года. В тот день шёл мокрый снег и уже два дня как ультра-либеральное радио «Эхо Москвы» призывало участников митинга на площади Революции уходить на Болотную площадь. Дескать митинг на Болотной разрешён. Он и был разрешён, так как был сговор. Шёл мокрый снег и мы опаздывали. За рулём «Волги» был Ольга и мы ругались. Потому что мы опаздывали. А опаздывали мы потому что город был перекрыт. А город был перекрыт потому что митинг, долженствовавший иметь место на площади Революции в 250 шагах от здания Госдумы и в 350 шагах от здания избирательной комиссии, украли либералы, сговорившись с властью. И теперь все эти синие штанины джинс, я видел в окна низкой «Волги» сплошную стену синих штанин джинс, идущих к площади Революции, шли, чтобы оттуда колоннами идиотов отправиться на Болотный остров.
Я понимал, что всё погибло и теперь мне лишь предстоит с достоинством встретить поражение.
Шёл мокрый снег, я говорю. В «Волге» было мокро и мы всё огрызались…
Пришлось остановиться на другой стороне от Маркса, у метро «Театральная». Дальше проезда не было, боками к нам стояли милицейские машины. Мы вышли и мрачные пошли вперёд к подземному переходу. Я бросил взгляд на другую сторону, оттуда, как на фронт, уходили колонны. Вверх, к Лубянской площади, чтобы оттуда идти на Болотную.
Везде стояли менты и глаза у них были подавленные, как у обложенных волков. Это – последний раз когда у них были такие глаза, особенно у пожилых, смирившихся.
Я пошёл на колонны, растопырив руки: «Возвращаемся! Возвращаемся!» и сразу понял, что веду себя бесполезно. Никто мне не перечил, они лишь отклонились от моего тела и пошли себе молчаливые, куда их звали. Хотя их звали не туда куда следовало идти в тот день.
У памятника мокрые и злые стояли сотни три моих сторонников. Капля в море в сравнении с их колоннами. Я взял в руки мегафон и начал…
В сущности, это всё было как под Дьен-Бьен-Фу. Ну когда Иностранный Легион вышел и пошёл в свой последний бой. Baroud d’Honneur называется. Honneur – это честь.
Вы всё поняли, дети? Безнадёжный бой, нужный только ради чести. Ничего уже нельзя было исправить, всё уже свершилось: Великая ошибка толп и великая подлость вождей либералов. Я простоял там в сбитой набок кепке, с вздыбившимся воротником вязаной кофты, некрасивый, но великий.
Мы промокли, все устали, все хотели уйти. Но я держал их железным обручем долга. Когда я уставал, микрофон брали нацболы. И мы кричали, кричали, проклинали.
И мы ушли только через два часа и пять минут. Молчаливые, сгорбленные, но не опустив флаги.
Некрасивые, побеждённые, но великие.
Менты стояли с потухшими глазами. У меня было и осталось такое впечатление, что они меня поняли.
Еда-I
Бабка моя Вера Мироновна пила чай с маслом и с солью. Не всегда, но бывало.
Родилась она в селении Сухая Елань, основанном по-моему в 1707-м. Сейчас это Балашёвский район Саратовской области. Это я рассуждаю, откуда
