Благодаря ее подробным записям моя папка стала еще толще.
Женщина отложила в сторону очередной файл, и мне бросилось в глаза имя на обложке: Ной Хатчинс. Мы не общались уже полторы недели. Ладно… не совсем так. На прошлой неделе он уделил мне тридцать секунд перед математикой, чтобы обсудить свой последний план вторжения. Парень планировал появиться во время моего сеанса, чтобы спросить миссис Коллинз о каких-то бланках. Он надеялся, что женщина оставит меня одну и я смогу заглянуть в наши записи. Но все произошло не так. Ной выбежал из ее офиса за десять минут до конца своей терапии и не вернулся.
Я хотела побеседовать с ним в понедельник, когда он, Бет и Исайя заходили для очередной консультации/починки машины, однако Ной строго придерживался разговоров о математике. Когда мы закончили с уроками, он стал общаться со своими друзьями, намеренно исключив меня из их круга.
Могла ли я винить Ноя в том, что он избегал меня. Я столько гадкого наговорила в гараже. И понятия не имела, как взять слова обратно. Я даже не знала, как смогла бы ему объяснить, почему пребывала в таком отвратительном настроении?
Двумя часами раньше я узнала, что Эшли носила мальчика в своем драгоценном животе. Она легла на стол и, глядя на черно-белый пикающий экран, сказала:
— О Эхо. У тебя снова будет братик!
И после этого Ной пришел ко мне домой и взорвал мой мир, притащив с собой Исайю и его познания о машинах. Он не должен был приводить друга или делиться воспоминаниями о семье. Ной снова продемонстрировал мне, каким невероятно классным парнем на самом деле был, а что сделала я? Бросила ему в лицо, что он переспал с каждой девушкой, которая рискнула себя предложить. Обвинила в неспособности любить, потому что он не был готов сказать мне то, что я так сильно хотела услышать. Что он хотел не только моего тела… что он хотел меня.
— Да. Я готова к танцам, — ответила я миссис Коллинз, возвращаясь к реальности.
— Фантастика! О, вот же она. — Женщина открыла мою папку и наградила себя глотком своего нового наркотика — диетической колы. — Сегодня я хотела бы обсудить твою маму.
— Что? — Никто не говорил со мной о маме.
— Твою маму. Хочу поговорить с тобой о ней. На самом деле я хотела бы попробовать с тобой одно упражнение. Можешь описать ее пятью словами или меньше?
Ненормальная. Прекрасная. Эксцентричная. Талантливая. Ненадежная. Я выбрала безопасный ответ:
— Она любила греческую мифологию.
Миссис Коллинз поудобнее устроилась в кресле — сегодня она была в джинсах и голубой рубашке.
— Когда я думаю о своей маме, то представляю печенье с шоколадной крошкой.
— Уверена, что вы знаете: моя мама не из тех, кто готовит печенье.
Или вообще не из типичных мам.
Женщина хихикнула. Хотя я вовсе не шутила.
— Она пересказывала тебе мифы?
— Да, но больше говорила о созвездиях.
— Ты улыбаешься. В этих стенах ты это делаешь нечасто.
Моя мама. Моя безумная, сумасшедшая мама.
— Когда она была чем-то увлечена, то погружалась в это с головой, понимаете?
— Нет, объясни.
Я начала качать ногой.
— Она… э-э… даже не знаю.
— Что ты имела в виду под «увлечена»?
Во рту пересохло, будто я не пила много дней. Я действительно ненавидела говорить о ней.
— Сейчас я понимаю: то, что я воспринимала как самые счастливые моменты, проведенные с ней, оказалось проявлением ее болезни, маникального психоза. И мне жаль, что единственные хорошие воспоминания о маме теперь испорчены. Ее улыбка заставляла меня чувствовать себя значимой. Она рисовала созвездия на моем потолке флуоресцентной краской. Мы лежали в кровати, и мама снова и снова рассказывала мне сказки. Иногда она трясла меня, чтобы я не заснула.
Миссис Коллинз постучала ручкой по подбородку.
— Значит, созвездия? Как думаешь, ты бы смогла их узнать сейчас?
Я пожала плечами, ерзая на стуле. Моя нога неоднократно стукнула по полу. Интересно, сколько градусов сейчас в комнате? Тридцать, не меньше.
— Наверное. Я давно не смотрела на звезды.
