зацеловала! И она совсем не капризная, ко всем идет, всем улыбается!
Все-все к нам приезжали, еле поместились за столом во дворе. Только посуды теперь — гора! А мыть, конечно, нам. Мыли ее в пяти тазах. Каблуки и платье я уже сняла, но волосы еще не распустила и макияж не смыла. Поглядывала на себя в старое мутное зеркало над раковиной во дворе. Так круто, что Руслан увидел меня — вот такой!
Машка с Янкой вовсю строили теории. Я для вида сопротивлялась. Но вообще-то было приятно.
— Да ему правда захотелось покататься. Представьте, велика нет…
— Ага, или тебя увидеть! Они вообще-то не бедные; любил бы кататься — давно бы купили ему хоть велосипед, хоть мотоцикл!
— Что ты как маленькая, совсем ничего не понимаешь? Отличный предлог!
Мы засмеялись. Мне так хорошо-хорошо сделалось оттого, что девочки думают, будто Рус в меня влюбился! Даже если это не так, все равно! Мама говорит: «Мечтать не вредно, вредно не мечтать!» Очень вредно! Я постоянно мечтаю! Вот мечтаю, что скоро Рус вернется и, перед тем как отдать мне велосипед, придержит его чуть-чуть, а я буду по другую сторону от рамы, и он вдруг меня поцелует. Я еще ни разу не целовалась. Хотя уже влюблялась. Два раза. Но всегда безответно.
Я ждала его полночи точно! А может, до самого утра! Даже когда бабушка велела ложиться спать, даже когда все уснули. Я лежала между Машей и Риткой и прислушивалась как дура: вдруг услышу, как зашуршат шины по дорожке, вот-вот сейчас уже, через минутку… а потом калитка скрипнет — мы не закрываем ее даже ночью. Он, может быть, стукнет в окно, или я сама уже выйду.
Но он не приехал. И мне так обидно стало! Я ведь даже макияж не смыла, хоть и пришлось выслушать от Нади лекцию о том, как это вредно! И я ждала! Выпросила у Янки ее красивую ночнушку (тонна насмешек!!!)! А он не приехал… Дурак!
Руслан
Ну закатался. Ночью в деревне совсем по-другому. Честно говоря, я первый раз ночью за ворота один вышел. Там такая тишина! Просто оглохнуть можно! Будто ты один посреди огромного океана. У нас дома даже в самый поздний час нет такой тишины. А здесь вроде и есть звуки (собаки иногда потявкают, калитка скрипнет, сверчки поют), но они все будто тоже тонут в тишине, будто глохнут. Я объехал всю деревню, доехал до реки, но купаться не стал — страшно одному, да и не хотелось. Потом до дач доехал, но там тусовалась какая-то компания, я не стал соваться. Я ехал, и ехал, и все не мог остановиться. Будто кто-то гнался за мной!
Я не думал, что они так быстро разойдутся, эти Сидоровы. У нас гости могут до утра сидеть, всякие разговоры разговаривать, то политику обсуждать, то литературу, а потом еще сядут кино смотреть и будут обсуждать его полночи. А тут — час ночи всего, а все окна темные и тихо. Я постоял у калитки и пошел домой. Завтра верну, что такого-то? Все равно ведь это мой велик.
Сейчас еще с бабушкой объясняться. Иногда мне кажется, что я и правда делаю все это назло.
— Руслан!
— Оля, я сразу прошу прощения, я опоздал, я виноват!
— Ты даже не сказал, куда ты ушел…
Она стояла на крыльце: высокая, худая — даже и не скажешь, что она моя бабушка. Она всю жизнь такая: следит за фигурой, за лицом, здоровое питание, пробежки, фитнес, все эти баночки с кремами… Я вдруг поразился этому несоответствию (а раньше просто не задумывался): она, Оля, — и вся эта деревня! Как это вообще могло случиться? Она должна жить в большом городе, если не в Москве или Питере, то хотя бы, как у нас, в миллионнике, чтобы и театры, и филармонии, там, какие-нибудь, музеи… Мы бы с ней гуляли у нас по набережной, разговаривали; она, наверное, так много всего знает!
Они раньше в Прибалтике жили, в Риге. Я только все время забываю, Литва это или Латвия. Оля не любит говорить о той их жизни. Будто ей до сих пор больно, что она здесь, а не там. Будто она все еще не может смириться с потерей. Я пробовал поспрашивать Вадима, но он тоже был немногословен. Сказал только:
— Мы всё там потеряли.
Иногда ему вроде и хочется поговорить-повспоминать, но он будто пообещал себе не говорить про ту жизнь. Мне даже раньше казалось, что там какая-то сумасшедшая тайна, с убийствами, предательствами, что-нибудь совсем мутное и страшное. Но сейчас я думаю, что это он Олину боль не хочет ворошить. Им, наверное, пришлось уехать, как многим русским из Прибалтики после распада СССР. И он будто виноватым себя чувствует, что они теперь здесь, а не там. Хотя его вины вроде никакой нет. Так обстоятельства сложились.
Иногда вспоминают свое рижское детство папа с Алиной. Вспоминают, как жили в огромной квартире, которая занимала целый этаж старинного особняка. Это потому что Вадим — очень крутой хирург и в Риге был заведующим больницей, поэтому им такую квартиру дали. Папа вспоминал, что там были лепные потолки, а перила в подъезде такие, что можно было лечь животом на них и скатиться. Алина все время вспоминала какой-то парк и
