что мертва». Ребекка остановилась, чтобы набросить на нашу ношу халат, прежде чем мы протащили ее через дверь. Мы двигались осторожно, но все равно стукнули миссис Польк ягодицами об обледеневшие ступени. Несколько раз Ребекка оскальзывалась и роняла ноги женщины на снег, покрывавший дорожку. Это напоминало какой-то дешевый фарс, и я чувствовала, как из моей груди в горло поднимается волна веселья. Когда мы затащили свой груз в машину, я помедлила, чтобы перевести дыхание, глядя на небо: глубокая чернота была усеяна звездами, похожими на брызги сверкающей краски. Мне казалось, что я сейчас рассмеюсь истерическим смехом в тишине этой ночи, посреди этого прекрасного безмолвия. В тот момент я чувствовала, что вся вселенная вращается вокруг меня. У Ребекки был напряженный вид. Тогда я захлопнула дверцу машины и натянула свою «посмертную маску», пытаясь скрыть ликование. Не могу сказать вам, о чем я думала. Я здесь не затем, чтобы извиняться.
— До встречи, — неожиданно сказала Ребекка и повернулась, чтобы возвратиться в дом.
— Я буду ждать! — крикнула я ей вслед. Мой голос громким эхом раскатился по заснеженному двору. Ребекка обернулась и приложила палец к губам, призывая меня к молчанию. — Мы можем поехать куда угодно, — добавила я уже тише. — Только вдвоем, ты и я. У меня есть деньги. Никто никогда не найдет нас. — Я сообщила ей свой адрес. — В квартале от начальной школы. Ты сможешь найти дом?
Она лишь махнула рукой, взбежала по обледенелым ступеням и закрыла за собой дверь.
Финал
Я покинула Иксвилл, не взяв с собой ни одного семейного фото, и мне остается полагаться только на расплывчатые воспоминания. Я запомнила папу таким, каким оставила его, — иссохшим, лежащим на кровати в алкогольном забытьи. Джоани я помню как юную девушку — чувственную, милую и бездумную. Маму, как я вам уже говорила, мне трудно представить. Мне видятся лишь ее истончившиеся полуседые волосы, когда она лежала мертвой в своей постели, а я свернулась рядом с ней и пыталась собраться с духом, чтобы пойти и сказать отцу, который уже несколько недель пил без перерыва, что ее больше нет. «Ты уверена?» — спросил он меня, когда я стояла перед ним в жарком и безжалостном утреннем свете солнца. Я помню этот образ одиночества и мой взгляд, брошенный в полуоткрытую дверь комнаты, где лежала — но уже не спала — моя мать. Плакать я ушла в санузел. Отчетливо помню свое отражение в зеркале: глаза мои были красными и распухшими. Все еще дрожа, я разделась, обняла себя тощими бессильными руками и стояла так под душем, всхлипывая. Мать умерла, когда мне было девятнадцать лет, и к тому времени я стала тощей, как щепка, а она хвалила меня за это.
Мне никогда не нравились мои фотографии. Я была пухлым ребенком — бледной домашней девочкой, которая на уроках физкультуры в средней школе не могла лазать по канату или бегать, как все остальные. Я с трудом втискивала свои жирные трясущиеся бедра в одежду на размер меньше — мать нарочно покупала мне такие вещи, надеясь, что я каким-то образом сумею измениться настолько, чтобы влезть в них. Становясь старше, я оставалась низкорослой, однако исхудала так, что сделалась похожа на птицу. Некоторое время я еще сохраняла какое-то подобие детской пухлости — на щеках, бедрах и животе. Но к тому времени, как покинула Иксвилл, я стала настоящей вешалкой, которую даже ущипнуть не за что, и мне это нравилось. Конечно, я знала, что это неправильно. Я клялась, что, когда вырасту, я буду лучше питаться и лучше одеваться. Стану настоящей леди. Полагаю, мне казалось, что после бегства из Иксвилла я вырасту на шесть дюймов, стану фигуристой и красивой. Я думала о Ребекке, представляла ее в купальнике, с узкими бедрами и длинными изящными ногами, как у моделей в журналах мод. Здоровое сияние кожи. Я желала, чтобы Ребекка каким-то образом помогла мне, указала мне верное направление, сказала мне, как нужно одеваться и куда ходить, что делать, как жить. Картинка моего будущего, которую я мысленно рисовала до встречи с Ребеккой, была довольно отчетливой: я въеду в какую-нибудь обветшавшую квартирку, или, может быть, в пансион для девушек, где смогу свободно заниматься такими чудесными делами, как чтение газет, поедание бананов с пятнышками, прогулки в парке, отдых в своей комнате, — все как у нормального человека. Но после появления Ребекки у меня появилась надежда, что все может пойти по-другому. Я хотела сделать со своей жизнью нечто необычное. Я отчаянно желала быть кем-то важным, смотреть на мир сверху вниз из окна небоскреба и расплющить любого, кто перейдет мне дорогу, словно таракана, угодившего под каблук.
И вот как я провожу свои дни сейчас. Я живу в прекрасном доме. Я сплю в прекрасной постели. Я ем прекрасную пищу. Я хожу гулять по красивым местам. Я питаю к людям глубокую приязнь. По ночам моя постель полна любви, потому что я сплю в ней одна. Я легко плачу, от боли и удовольствия, и не извиняюсь за это. По утрам я просыпаюсь, полная признательности за еще один чудесный день. Мне потребовалось много лет, чтобы достичь такой жизни. Когда мне было двадцать четыре, самое большее, чего я хотела, — это проводить вечера в тесноте среди незнакомых людей или брести по тротуару, зная, что дома меня не ждет отец; я хотела найти безопасное место где-нибудь далеко, найти дом. Как я упоминала, мое исчезновение не решило все мои проблемы, но оно позволило мне начать заново. Когда я прибыла в Нью-Йорк под вечер Рождества, я была трезва и голодна, тело мое изнемогало от
