– Я тебе сказала оставаться здесь! – рявкнула Шныряла. – Зачем ты…
Раду мельком взглянул на Дику и ничего не ответил.
– Раду! – Санда смотрела на него в упор, словно впервые видела. – Скажи мне: зачем?
– Ну, Пташка…
– Не называй меня так!
Ворона сжал губы и сглотнул. Девушка поглядела на него с небывалой яростью, обвела горящим взглядом Змеевика и Дику, задержалась на Йонве и вдруг, охваченная внезапной мыслью, широко распахнула глаза. В секунду она была уже возле Раду, левой рукой сгребла его рубашку на груди, а правой полоснула ткань снизу вверх ножом. Ворона вскрикнул, его руки рефлекторно дернулись к оголенной груди, но все уже увидели.
Под левой ключицей Вороны темнел черный месяц.
– Вот же зараза! – заорала Шныряла. – Ты раб Смерти!
Йонва дернул слепой головой, и его белые глаза распахнулись.
– Послушай, – затараторил Ворона, – Санда, это не то, что ты думаешь…
– Да? А что я должна думать? Раду, да ты же…
Ворона часто задышал, обвел взглядом всех присутствующих и стиснул руки на груди.
– Да, да, я ее раб! Но послушайте меня…
– Заткнись! – рявкнула Шныряла.
– Говори, – приказал Змеевик сквозь зубы.
Ворона заломил руки и весь обратился к Санде:
– Санда… пожалуйста. Подними глаза. Посмотри на меня.
Он сделал шаг вперед. Маленький. Девушка вздрогнула, но не отступила. Затем не выдержала и посмотрела на Раду.
Она никогда не видела лица Вороны таким – оно словно оледенело и в нем застыло что-то… такое, чего Санда не замечала прежде.
– Знаешь, зачем я пошел в Макабр? – Раду отвернул рукав рубашки. На запястье чернела татуировка «12.12.12». – Двенадцать часов ночи двенадцатого декабря. День, когда я оказался на кладбище. Год назад. Ничего не помнил, будто кусок мяса внезапно прозрел и такой: «Черт, я что, существую?» Никто не знал моего имени. И за белые волосы и кожу меня прозвали Вороной. Белой Вороной, да… Шарился тут и там. Ходил в город, пытался выяснить: кто я? И эти цифры. Двенадцать. Двенадцать. Двенадцать. Знаешь, как мертвецов поначалу тянет к живому? – Ворона гулко сглотнул. – Будто мне сердце вырезали, и теперь чего-то не хватает. – Раду ткнул между ребер. – Знаешь, пока ты жив, оно как бы всегда есть, и ты знаешь, что так будет и дальше. А у меня – бац! – и нету. Нет, сердце бьется, но… я говорил не о нем. Ты поняла.
Санда помрачнела. Чавкающий звук ледяных волн, набегающих на берег, вызывал мурашки по всему телу. А Раду все говорил, говорил тихо, но слышно было каждое слово. Он рассказывал, забыв о том, что рядом свидетели.
– И когда этот розовый приперся на кладбище и такой: «Сыграй со Смертью, исполни заветное желание», я расплевался. А потом… Захотелось посмотреть Смерти в глаза. Спросить, что она сделала. И выигрыш. Я… черт возьми, Санда…
Раду с трудом сглотнул. Лицо застыло, но трясущиеся руки говорили о том, что внутри бушует пламя. Он еще раз показал татуировку. Черные цифры на белой коже. Санда хорошо их знала. Раду сделал их в тот самый день.
– Вот зачем я хотел участвовать в Макабре. Узнать, что значат эти цифры. Эти. Три. Чертовы. Цифры. Но когда увидел тебя на холме – вспомнил.
Глаза Санды ярко блеснули.
– Двенадцатое декабря, двенадцать ночи. – Раду вынул нож, провел острием в миллиметре над ладонью. – Я вспомнил. Что эти цифры означают. А ты – помнишь?
Санда с трудом сглотнула. На ее глаза снова навернулись слезы. Она разжала кулак и посмотрела на свою ладонь. Раду кивнул.
– Ты. Я. Клятва и в мире мертвых остается клятвой. Может, для трупов она еще серьезней. В тебе моя кровь, во мне твоя. Мы были самыми близкими. Кроме друг друга, у нас не было никого. Ни-ко-го. И когда я встретил тебя за минуту до первого тура… когда вспомнил… – Раду покачал головой. – Я уже думал отказаться от игры. Но если так далеко зашел, зачем поворачивать назад? А Смерть будто знала, и я не ответил всего на один вопрос из шести! Представь, как я испугался! Идиотский конец идиотской жизни! – Ворона закашлялся, провел кривыми пальцами по горлу. – А она такая: можешь стать моим рабом. Отслужишь срок – дам свободу. Я спрашиваю: «А делать что?», а она ухмыляется: «Потом узнаешь…» Ая и подумал, что так бездарно погибать? И… я согласился, Санда. А еще потому, что мне было так обидно умирать после того, как ты и я…
В голосе Вороны звучало такое сожаление, что даже Йонва перестал хмуриться, а Шныряла переглянулась со Змеевиком.
– Она бросила меня в тюрьму дожидаться приказа. А потом… вы спасли меня! Зашел разговор про предателя, и я… – Ворона покачал головой.
– Раду, – выдохнула Санда, оглядываясь на пещеру, где остался Теодор, – это ты украл четки?
– Нет, – четко сказал он.
Шныряла что-то недоверчиво промычала, но Раду выпрямился и решительно заявил:
