— Ну как это — взять и деревню затопить? — недоумевала Нелька.
— Да кабы одну нашу! Их сотни позатопили, переселили. Хошь не хошь, а езжай, обустраивайся. Ну ничего, все устроилось и обустроилось. Ишшо лучше зажили.
— А сады? А рощи? А кладбище?
— Это уж никакими тракторами не перевезешь! — добродушно усмехнулся дед Гриша. — Люди поначалу не верили, что Волга затопит пойму и в свое русло не воротится. Как это? Веками верталась. У меня самого сколько раз вода в половодье прямо к порогу подходила. В сильное половодье — веришь ли? — я в своем дворе рыбу ловил. Но всегда Волга в свое русло уходила. А тут, как плотину у Сталинграда поставили, ушло все под воду стоячую на веки вечные. Да что вспоминать… «Я пришел, тебе нема, — вдруг запел он, озорно подмигивая Промокашке, — пидманула, пидвела!»
Промокашка удивленно пялилась на запевшего дедку, а для меня тут ничего удивительного не было. Я вырос под его пение. Что бы он ни делал в своем дворе — собирал груши, кормил кур или просто отдыхал, лежа на старой железной кровати под деревом, — он всегда пел.
— Ну что, вертаться будем, красавица? — обратился он к Промокашке.
— Поехали!
— Дедко, а давай на полную скорость!
— Как на ракете полетим! — пообещал он.
И мы полетели. Ветер шумел в ушах, лодка то подскакивала, то словно проваливалась в воздушную яму и, выравниваясь, бешено мчалась дальше.
— Сандрик, ништяк! — крикнула Нелька, привстав с сиденья и опираясь на мое плечо.
Сейчас она походила на пацана. Коротко остриженные волосы взлетали и рассыпа?лись на ветру, как пепел, и вновь соединялись в пышные пряди. Нелька, входя в раж, даже присвистнула и запела:
— «Порвали парус!» — неожиданно на разрыв аорты заорал я. — «Парус! Порвали парус!»
— «Каюсь, каюсь, каюсь», — подхватила Нелька.
Всегда писклявый, голос ее теперь почти басил. Дедко направил лодку не к нашему заливу, а правее, — мы летели к забетонированному берегу городской набережной. Вдруг лодка трепыхнулась, высоко подскочила, взлетел ее нос, а потом вся она с силой плюхнулась на воду, заваливаясь на правый бок, и замерла. Мотор заглох, и сколько мы с дедком не старались, так и не завелся.
— Язви ее! — с досадой сказал дедок. — Не дотянула! От перешница старая! От посудина клёпаная!
Мы посидели некоторое время молча. Весело пробежал невдалеке трамвайчик на Васильевку. И больше — никого вокруг.
— Надо свояка просить, пущай отбуксирует меня. Давай, Саня, вплавь до берега, а там недалече.
— Где это — недалече?
— За Камнями. А мы тебя тут с кралей твоей подождем.
— Ну нет, — сказала Промокашка, — я тоже вплавь… Свежачок! — крикнула она, плавно сползая с лодки в воду прямо в платье, и поплыла. Оглянувшись, помахала деду Грише: — Спасибо, дедко Гриша! Здо?рово покатались.
Я тоже соскользнул с борта в воду, и мы поплыли. До берега оставалось километра два. Мы плыли быстро, Нелька иногда отдыхала, лежа на спине, раскинув руки, а я нырял и плыл некоторое время под водой. Вода, казавшаяся сначала холодной, стала привычной, просто свежей, и, если бы не мокрая рубашка, противно колыхающаяся за спиной, и прилипшие к ногам штанины, плавание можно было бы назвать даже приятным. Когда до берега осталось немного, Промокашка так прибавила скорость, что я не смог ее догнать и приплыл вторым.
— Хорошая лошадка к дому быстрее бежит! — крикнул я, выходя на берег.
— Лошадью ты меня еще не называл! — ответила Нелька.
— Не лошадью, а лошадкой. Почувствуй разницу!
— Саня, как здо?рово, как хорошо!