Платье цвета полуночи

перевозчику душ. Так что кузнец шепнул ей на ухо «лошадиное слово», с помощью которого можно подчинить себе любую лошадь. Слово это нельзя ни купить, ни продать, но можно отдать просто так и всё же сохранить при себе, и даже будь оно из свинца, оно бы стоило своего веса в золоте. Прежний владелец шёпотом добавил: «Я обещал, что не назову этого слова никому из себе подобных, так себе подобному я и не назвал!» Умер он, усмехаясь про себя; его чувство юмора было чем-то сродни Ковёрщикову.

А ещё господин Ковёрщик был довольно грузен; он медленно сполз вниз по стенке кареты, и тут…

— Почто ты мучишь несчастного старца, зловредная ведьма? Ты разве не видишь, как ему больно?!

Откуда он только взялся? Какой-то человек кричит во всё горло, лицо побелело от бешенства, одежда темна, как замурованная пещера или… Тиффани внезапно вспомнила нужное слово: как крипта. Вокруг не было ни души, это точно, и никого — по обе стороны дороги, разве что какой-нибудь случайный фермер наблюдал, как жгут стерню, расчищая поле.

Но лицо незнакомца вдруг оказалось от неё совсем близко, всего-то в нескольких дюймах. Он был настоящий, не чудище какое-нибудь, потому что у чудовищ лацканы слюной не забрызганы. И тут Тиффани почувствовала: от незнакомца смердит, да как! Ничего гаже она в жизни не нюхала. Зловоние было осязаемым, точно железный прут; Тиффани казалось, будто она вдыхает его не носом, а разумом. В сравнении с этим смрадом обыкновенный сортир благоухал как роза.

— Отойдите, пожалуйста, будьте так добры, — промолвила Тиффани. — Мне кажется, вы стали жертвой заблуждения.

— Уверяю тебя, адская тварь, что я всегда и во всём прав! И потому я отправлю тебя прямиком в гнусный зловонный ад, тебя извергший!

Ясно, сумасшедший, подумала Тиффани, но если он…

Слишком поздно! Незнакомец потряс пальцем у самого её носа — и внезапно пустынную дорогу заполонили бессчётные Нак-мак-Фигли — этакого запаса до конца жизни хватит и ещё останется! Чёрный человек замахал на них руками, но с Фиглями такой номер не проходит. Невзирая на стремительную атаку Фиглей, он успел-таки прокричать:

— Прочь, гнусные бесенята!

При этих словах все Фигли с надеждой заозирались.

— Ах-ха, — воскликнул Явор Заядло. — Если тут бесята рыщщут, так мы, ребя, им быстро люлей накидаем! Твой ход, мистер! — Фигли напрыгнули на врага и повалились беспорядочной кучей на дорогу позади него, пролетев насквозь. Кое-как поднявшись на ноги, они непроизвольно принялись тузить друг друга, ведь если уж случилась такая славная драка, главное — не сбавлять темпа.

Незнакомец в чёрном скользнул по ним взглядом и более не обращал на Фиглей никакого внимания.

А Тиффани неотрывно глядела на его сапоги. Они блестели в солнечном свете, и это было неправильно. Она сама и нескольких минут не простояла в дорожной пыли, как её башмаки уже посерели. И что-то было явно не так с землёй под ногами у незнакомца. Очень, очень не так — в такой жаркий, безоблачный день. Девушка оглянулась на лошадей. Слово удерживало их на месте, но они дрожали от страха, точно кролики под взглядом лисы. Тиффани зажмурилась, посмотрела на чёрного человека Первым Взглядом и увидела. И сказала:

— Ты не отбрасываешь тени. Я знала, тут что-то не так.

А потом она заглянула незнакомцу прямо в глаза, почти закрытые широкополой шляпой, и… у него… не было… глаз. Осознание накатило на неё, точно лёд растаял… Вообще никаких глаз, ни самых обычных, ни слепых, ни глазниц… просто две дыры в голове; Тиффани различала сквозь них тлеющую стерню. Того, что произошло в следующий миг, она никак не ожидала.

Незнакомец в чёрном снова ожёг её ненавидящим взглядом и прошипел:

— Ты — ведьма. Та самая. Куда бы ты ни пошла, я тебя отыщу.

И он исчез. В пыли осталась только куча-мала из дерущихся Фиглей.

Тиффани почувствовала, как на её башмак приземлилось что-то тяжёлое. Она опустила глаза: заяц, что, по-видимому, удирал от волны огня, встретил её взгляд. Секунду они неотрывно смотрели друг на друга, затем заяц скакнул в воздух, точно лосось в прыжке, и унёсся прочь через дорогу. Мир полон знаков и предвестий, а ведьма должна уметь выбрать те, что действительно важны. Но с чего же ей начать?

Господин Ковёрщик ждал, тяжело привалившись к карете: он-то ровным счётом ничего не понял, как и сама Тиффани, но уж она непременно выяснит, в чём дело.

— Вы можете встать, господин Ковёрщик, — промолвила она.

Возница поднялся на ноги — очень-очень осторожно, заранее скривившись в ожидании того момента, когда в спину молнией ударит боль. Неуверенно потоптался, чуть подпрыгнул в пыли, как будто давил муравья. Вроде получилось; он рискнул подпрыгнуть ещё раз, широко раскинул руки, заорал: «Урааа!» — и закружился как балерина. Шляпа отлетела в сторону, подбитые гвоздями сапоги впечатывались в пыль; бесконечно счастливый господин Ковёрщик вертелся волчком, подскакивал и приплясывал, почти прошёлся «колесом», а когда понял, что «колесо» провернулось только наполовину, откатился обратно, вскочил на ноги, подхватил изумлённую Тиффани и закружил её по дороге, громко крича: «Раз-два- три, раз-два-три, раз-два-три!» — пока та, хохоча, не вырвалась на свободу.