детской влюбленностью. С той поры утекло много времени. Она стала другой – во взгляде появилась сила женщины-воина, прошедшей немало битв, через предплечье протянулся неровно затянувшийся шрам со следами грубых швов. Но она всё равно оставалась той самой Рут, которую я однажды вынес на руках из холодных чертогов Сестры.
Я же как был нищим бродягой-сталкером, так им и остался. Даже удивительно – что такого во мне женщины находят? Впрочем, может находят как раз то, что подвернулось под руку, или в чем возникла нужда. А потом, когда необходимость в находке отпадает, бросив ненужное, идут себе дальше. Так что, думаю, зря Жмотпетрович притащил меня в свой роскошный подвал. Хотел помимо интерьеров произвести дополнительное впечатление, похвастаться новой любовницей?
– Ладно, Петрович, я впечатлен, – сказал я. – Может, теперь пойду я…
– Снааар!!!
Она закричала так, что у меня в ушах зазвенело. И бросилась ко мне. Вернее, на меня. Я лишь краем глаза успел заметить, как торговец резко отвернулся, когда с Рут упало полотенце. Так не отворачиваются, увидев прелести своей пассии. Значит…
– Снар!!! Я знала, что найду тебя!!!
Из ее глаз текли слезы. Крупные, словно бриллиант, сверкавший на кольце, которое я когда-то ей подарил. Тогда ее брат сказал: «По-моему, люди дарят своим самкам кольца не просто так, а со значением». Возможно, он был прав. Почему-то тогда мне захотелось подарить его девушке слишком красивой для мира постапокалипсиса…
– Ррау пропал, спасая меня, – всхлипывая, тараторила Рут. – Я все это время искала его. И тебя. Сначала в своем мире, потом в чужих мирах. И вот – нашла, спасибо этому доброму маркитанту! Он как услышал твое имя, дал мне приют. Сказал, что ты обязательно придешь сюда. И вот, ты пришел!!!
Она целовала мое лицо, а я не знал что делать. Вот правда – не знал. Растерялся. Когда тебя нацеловывает совершенно голая красавица, а ты стоишь грязный как черт, с рожей, заросшей щетиной, и не знаешь, куда деть руки, немудрено растеряться.
Об мою ногу потерлось что-то мягкое. И немедленно в моей голове, занятой борьбой между разумом и – чего уж скрывать – животным инстинктом, нарисовалась картинка. Большая миска, полная кошачьего корма на фоне моей благостной физиономии. Посыл понятен. Меня рады видеть даже больше, чем целый таз жратвы.
Я скосил глаза вниз. Ну конечно.
Об мою нижнюю конечность тёрся Лютик с характерно раздутыми боками. Сытый и довольный. По ходу, Петрович приютил не только Рут. Вот ведь никогда не подумал бы! И язык ведь теперь поди не повернется назвать его Жмотпетровичем…
– Ну что, Снайпер, остаешься? – проговорил торговец, напряженно уставившись в стену перед собой. Понимаю его. Оторвать взгляд от прелестей Рут – поступок героический.
– Оставайся, пожалуйста! – с придыханием попросила девушка, еще теснее прижимаясь ко мне. – Ты устал, сталкер. Позволь себе немного отдохнуть.
Я вздохнул.
Что ж, она была права. Я и правда устал. Смертельно устал. И тело, и душа настоятельно требовали отдыха. Так может и правда попробовать себя в роли бизнесмена? Работа не пыльная, а там, глядишь, поднакоплю деньжат для того, чтобы оплатить Кречетову оживление Японца и Рудика. По крайней мере, других путей для осуществления этой миссии на данный момент я не видел.
Что ж, она была права. Я и правда устал. Смертельно устал. И тело, и душа настоятельно требовали отдыха. Так может и правда попробовать себя в роли бизнесмена? Работа не пыльная, а там, глядишь, поднакоплю деньжат для того, чтобы оплатить Кречетову оживление Японца и Рудика. По крайней мере, других путей для осуществления этой миссии на данный момент я не видел. Да и когда такая девушка рядом, любые тяготы и лишения Зоны воспринимаются проще. Я прям так и увидел эту картину: ночь, молнии, идем мы с Рут где-то в окрестностях Саркофага, в руках у нас автоматы, из которых мы отстреливаемся от нечисти… Мощная картина, хоть сейчас на обложку моего нового романа.
– Я остаюсь, – сказал я.
Эпилог
Они молились.
Истово, вкладывая в слова всю свою душу – если, конечно, у них была душа.
Они просили своего мертвого бога о том, о чем просят своих мертвых богов все люди на земле. Они молили его указать им истинный путь. Не оставить их своей милостью. Не переставать согревать своим ледяным сиянием. А главное – не покидать их больше, потому что без мертвых фетишей живым фанатикам совершенно не нужна их жалкая жизнь.
Тот, к кому были обращены просьбы молящихся, снова был единым целым. Монументом. Предметом поклонения. Трещины затянулись сами собой, сколы восстановились, словно их и не было.
Люди молились, а Монумент молчал, равнодушно отзеркаливая своей полированной поверхностью тела, согнутые в три погибели возле его подножия. Мертвое не может говорить, что бы там не придумывали себе его поклонники – как не может учить, карать или миловать. Оно способно лишь питаться
