сырости и холода, даже стены покрылись инеем, под которым просвечивала грязь и замерзший мох. Но меня обжигало предвкушением встречи, диким страхом потерять его и ужасом от понимания, что мною заманили его в ловушку. В жуткий капкан, из которого нет никакого выхода. И если это, то к чему мы пришли с ним, то я останусь в этой ловушке вместе с ним.
Рейн стоял там, прислонившись спиной к каменной стене. Смотрел на меня исподлобья, из-под растрепанных нечесаных темных волос, упавших ему на лицо. И не было ничего красноречивее этого взгляда. Мне не нужно было слышать ни слова, только видеть это голодное отчаяние, этот загнанный лихорадочный блеск и адскую радость от того, что пришла. Настолько всепоглощающую, что я ее ощутила каждой клеточкой своего тела. Она просочилась мне через одежду, под кожу, обволакивая и заражая ответной больной радостью видеть его. Просто видеть. Просто касаться его лица взглядом, сжирать им каждую черточку, каждый новый шрам. Каждую морщинку у глаз. И убивающим пониманием – мы оба знаем, что это, может быть, в последний раз. Только от этой мысли начинало давить грудную клетку камнем бессильной необратимости. Стискивать грудную клетку стальными обручами с шипами от каждой раны на его лице и кровоподтеков. Его били. Не просто били, а, скорей всего, пытали, и от понимания этого меня начало тошнить до головокружения и удушья.
Я сделала несколько шагов медленно, а потом, как ненормальная, бросилась к массивным толстым прутьям. И он – мне навстречу, впиваясь в клетку израненными пальцами, накрывая ими мои. А я из-за слез не вижу его лица. Смахиваю их. А они катятся и катятся из глаз. Проклятые, дайте насмотреться за все эти страшные месяцы разлуки. Губами к костяшкам, сбитым до мяса, прижалась и захлебнулась трепетом по всему телу. Даже руки его целовать – это счастье. Мало… как же мало надо, чтоб снова себя живой ощутить. Я так зверски по нему соскучилась, что вся дрожу только от одного взгляда на него, только от одного присутствия рядом и запаха.
- На тебя больно смотреть...на тебя невозможно смотреть и не хотеть умереть от тоски по тебе. Рееейн…мой Реееейн. Дышать без тебя больно было. Прости меня…прости.
Да, пусть простит меня, пусть простит за все, что сделала я и отец мой с братьями, пусть простит за то, что только боль принесла нам обоим, и пусть простит за то, чего не знает.
- Молчи, - рыком, и ладонью мне рот закрывает, а я ее ловлю ртом, прижимаю к своему лицу, чтоб запах его кожи вдыхать и глаза закатывать от удовольствия, – ни слова, маалан. Ни слова!
И лишь руку отнял, голодно через прутья губы его ловить в дикой лихорадке. Ударяться скулами о железо, чувствуя, как сильно его руки сжали мои волосы, и как пожирает мой рот и мое дыхание. Дрожит всем телом, и эта дрожь мне передается.
- Мааалан…,- между поцелуями, - маалан…им иммадан, какого Саанана пришла? Душу вытравить, сердце изрезать на куски? Нет его больше – у тебя оно, проклятая! Ты рада?
И нет больше имени. Только его хриплое «маалан» с тонной боли и горечи. Меня давит ею, дробит кости так, что они разрывают меня осколками на части.
Сжимает мой затылок, целуя широко открытым ртом мои щеки, подбородок шею. Отрывает от себя и в глаза смотрит, ищет в них что-то, высматривает, стискивая челюсти и, тяжело дыша, притянув к себе так, что грудью до боли в решетку вжалась.
- Скажиии, - отрываясь от его губ, - скажи, как мне вытащить тебя? К кому идти? Где люди твои? Я найду их…я все сделаю, Рееейн…казнят они тебя! Понимаешь?
И взгляд вдруг его потух, и губы изогнуло горечью. Еще непонятной мне. Он меня будто не слышит, на губы мои смотрит, не моргая, щурясь, а потом взгляд на грудь опустил и неожиданно рванул шнуровку платья вниз, отдирая петли, лихорадочно опуская материю, обнажая мою грудь.
- Им …иммадан. – провел пальцами по груди до самого соска и, зазвенев кандалами, прижал за поясницу к клетке, наклоняясь вниз и захватывая грудь губами через проем. Широко открытым голодным ртом вместе с соском, кусая кожу и заставляя всхлипнуть от мгновенного острого возбуждения, сплетенного с горечью и безумной тоской по нему, – Дай глоток, раз пришла…жажда измучила, адская жажда. Иссох весь.
Схватил за затылок, вдавливая в решетку.
- Хочу тебя…голодный. Такой голодный по тебе. Сдохну завтра…время проклятое…
Говорит невпопад и сильно грудь сжимает, сдавливая соски с хриплыми стонами, с болезненным выражением в глаза мне смотрит, словно обезумел. Но не просит…нет. Тянет к себе и берет. Даже если бы «нет» сказала, не отпустил бы. Я эту похоть необратимую в его расширенных зрачках вижу, и меня от нее ведет, как от дамаса.
- С твоим запахом на себе подыхать хочу, маалаааан.
И я киваю быстро, проводя пальцами по его лицу изрезанному, по ссадинам на скулах, и мне больно…так больно от каждой раны, словно все они мои.
- Сейчас, - целуя его пересохшие губы, - сейчас.
С громким стоном ответила на поцелуй, сплетая язык с его языком, ударяясь об него в лихорадке безумия, скользя и судорожно впиваясь одной рукой ему в затылок, сгребая волосы жадными пальцами, а другой рукой лихорадочно расстегивая ремень, чтобы уже через секунду сжать ладонью член под его громкий рык и всхлипнуть, проведя по нему дрожащими пальцами. Все исчезло в это мгновение. Все перестало иметь значение. Все стало неважным
