Я начал записывать это все на бумаге. Сегодня у меня выходной, фильмов я не смотрел. Я взял листы бумаги для рисования и ручку из Отдела самовыражения и начал записывать слова из моего надиктованного дневника, используя как образец большие буквы с первой страницы «Словаря». Поначалу было так трудно, что я думал, ничего не получится. Я воспроизводил с диктофона несколько слов и рисовал их буквами на бумаге. Но это очень утомляло. И писать правильно длинные слова оказалось очень сложно. Некоторые я запомнил из фильмов, а некоторые, особенно длинные, по счастью, недавно узнал из «Словаря». Обычно мне удается их там найти, хотя на это требуется много времени.
Я уверен, что слова в «Словаре» расположены по какому-то принципу, так что наверняка есть легкий способ их находить, но я этого принципа не понимаю. Несколько страниц подряд все слова начинаются с одной буквы, а потом, резко, идут слова на совершенно другую букву.
Через несколько часов писания рука у меня заболела, так что я не мог больше держать ручку. Пришлось принять обезболивающее, но я заметил, что после таблеток сосредоточиться стало еще труднее: я пропускал целые слова и фразы.
Я и раньше подозревал, что препараты так действуют, но только сейчас получил убедительное подтверждение.
День тридцать первый
Сегодня в зоопарк не ходил.
Весь день я писал слова на бумаге с утра и до теперешнего времени, когда за окном уже начало темнеть. Рука болела очень сильно, но я не принимал обезболивающих таблеток и через какое-то время вроде бы про нее забыл. Вообще-то, есть какое-то – как бы это сказать? – какое-то удовлетворение в том, чтобы сидеть, ощущая острую боль в руке и локте, и писать слова на листе бумаги. Я перенес на нее свой дневник вплоть до двадцать девятого дня, и хотя сейчас диктую на шар, уже думаю о том, как завтра возьму бумагу и начну писать слова.
Меня не отпускает настойчивая мысль. Фраза «фиксирую мою жизнь», которую сказала та девушка в Доме Рептилий. Записав это на бумаге час назад, я увидел в словах что-то, что не сразу сумел осознать.
Никогда прежде мне не случалось видеть, слышать и думать так ясно. Неужели это из-за того, что я весь день не принимал таблеток? Или из-за писания? И то и другое настолько новое и они так тесно связаны между собой, что я не могу определить, в котором из двух причина. Очень странное чувство. Оно упоительное, но ощущение риска ужасает.
День тридцать третий
Прошлой ночью я не мог уснуть. Лежал на кровати без сна, смотрел на стальной потолок моей комнаты в архивном корпусе. Несколько раз собирался позвать серворобота и попросить сопор, но я твердо решил этого не делать. В каком-то смысле ощущение бессонницы мне нравилось. Я ненадолго встал и походил по комнате. Она большая, с толстым сиреневым ковром. Письменный стол скомбинирован с кроватью, на столе лежит «Словарь». Я почти час листал страницы и смотрел на слова. Сколько в них заключено смысла, сколько памяти о прошлом!
Я решил выйти на улицу. Было очень поздно, на улицах никого. Хотя в Нью-Йорке точно безопасно, я ощущал напряжение и даже страх. Что-то засело в голове, я не мог от этого избавиться, а сопор решил не принимать. Я вызвал мыслебус и велел отвезти меня в зоопарк Бронкса.
В автобусе я был один. По дороге между домиками и пустырями Манхэттена я смотрел в окно. Некоторые окна горели: кто-то еще смотрел телевизор. Нью-Йорк – очень спокойный город, особенно по ночам, но я думал об этих людях, которые смотрят телевизор, об их жизни, и в голове у меня крутилось: «Они ничего не знают о прошлом, ни о своем, ни о чужом». И конечно, это была правда. Я знал ее всю жизнь. Но той ночью, в автобусе, который долго ехал по Нью-Йорку, я ощущал это особенно сильно, и чувство было почти невыносимое.
В Доме Рептилий свет не горел, но дверь была не заперта. Входя, я хлопнул ею довольно громко, и тут же девушка испуганно спросила:
– Кто там?
– Всего лишь я.
Она ойкнула и сказала:
– Господи! Теперь и ночью.
– Да, наверное, – сказал я.
Девушка чиркнула зажигалкой, потом огонек стал ровным, и я понял, что она зажгла свечу, которую, скорее всего, вынула из кармана. Девушка поставила ее на скамью.
– Хорошо, что у тебя есть свет, – сказал я.
Она, наверное, спала на скамье, потому что потянулась и сказала:
– Ладно уж, можешь сесть.
Я сел рядом с ней. Руки у меня дрожали. Я надеялся, что она не заметит. Некоторое время мы молча сидели на скамейке. Я не видел рептилий в клетках,