Споффорт глянул на нее и как будто даже хохотнул.
– Не получится, – сказал он. Но голос его смягчился, и он добавил: – Ничего плохого с вами не будет.
Уже в дверях он обернулся и посмотрел на меня.
– Не расстраивайтесь слишком, Бентли. Может, все еще окажется к лучшему.
Мэри Лу покорно вышла с ним, и он закрыл дверь.
Ничего плохого? Что может быть хуже разлуки? Где она? Где Мэри Лу?
Я пишу и плачу. Не могу закончить. Приму сопоры и усну.
День восемьдесят девятый
Не успеваю записать все, что хочу рассказать. Но попробую.
Споффорт сам доставил меня в суд. Я был в наручниках, и он на черном мыслебусе отвез меня в здание в Центральном парке, которое называется Дворец правосудия. Это двухэтажное пластиковое строение с грязными окнами.
Зал суда очень большой. По стенам портреты странных людей. На некоторых костюмы с галстуками, какие я видел в старинных фильмах. Один мужчина стоит перед книжным шкафом, совсем как Дуглас Фэрбенкс. И под его портретом написано: «Сидни Фэрфакс, верховный судья». А еще ниже, мельче, числа: 1997–2014. Если я не ошибаюсь, эти числа называются «годы».
В дальнем конце зала, лицом ко входу, сидел робот-судья в черной мантии. Заметив его, я вздрогнул, потому что видел это лицо раньше. Такое же было у робота Седьмой модели, директора интерната в Огайо, где я учился. Робот-управленец высшего звена. Я тут же вспомнил, что когда-то слышал: «Все Седьмые модели на одно лицо». Помню, я тогда спросил у другого мальчика: «Почему?», а он ответил: «Не спрашивай; расслабься».
Судья спал. В смысле, был выключен. Рядом с ним в кресле пониже и попроще спал робот-секретарь.
Когда мы подошли ближе, я увидел, что все покрывает желтая пыль, как в запечатанной части библиотеки. Пыль скопилась в морщинах на лбу судьи, придающих тому мудрый вид. Руки у него лежали на коленях; между правым плечом и подбородком паук когда-то давно натянул паутину. Паутина была в дырках и тоже в желтой пыли; на ней висели два трупика насекомых, словно засохшие сопли. Паука видно не было.
Позади судьи располагалась Большая печать Северной Америки, точно как в Доме благоговения интерната для лиц умственного труда. Пыль лежала на рельефном изображении голубя и сердца и на пластиковых статуэтках богинь-близнецов Индивидуализма и Приватности по обе стороны от печати.
Споффорт посадил меня на скамью подсудимых, которая была из чего-то, называемого деревом, и очень неудобная. Потом на удивление мягким движениям снял с меня наручники и велел мне вставить правую руку в Отверстие правды прямо передо мной.
– За каждую ложь тебе будут отсекать по пальцу, – тихо сказал он. – Думай, что говоришь судье.
Разумеется, про суды и про Отверстие правды нам рассказывали на уроках «Основы государства и права». Но в реальности я никогда этого не видел, и меня затрясло от страха. Может быть, страх еще усиливался тем, что многое тут походило на интернат и на то, как в детстве меня наказали за нарушение личного пространства. Я ерзал на жесткой скамье, пытаясь устроиться поудобнее, и ждал.
Споффорт оглядел помещение, как будто изучал обвалившуюся штукатурку, портреты древних людей или пустые деревянные скамьи. Потом он подошел к судье, провел рукой по его щеке и оглядел пыль у себя на пальцах.
– Непростительно, – сказал Споффорт.
Он повернулся к секретарю и произнес властно:
– Активируйся, секретарь суда.
Секретарь не шевельнулся, задвигались только его губы:
– Кто требует суда?
– Я Робот Разумный. Девятая модель. Я приказываю тебе проснуться.
Секретарь сразу вскочил. С его колен на пол посыпался какой-то мусор.
– Да, ваша честь. Я проснулся и активирован.
– Немедленно вызови уборщиков почистить судью. – Споффорт глянул на комья желтой пыли и мусор у клерка на одежде и добавил: – И сам почистись.
Секретарь отвечал почтительно:
– Судебные роботы-уборщики больше не действуют, ваша честь.
– Почему?
– Разряженные батареи и общие неисправности, ваша честь.
– Почему их не починили?
– Ремонтной бригады в Центральном парке нет уже двадцать желтых, ваша честь.
– Ладно, – сказал Споффорт. – Тогда принеси все нужное и сам почисти вас двоих.
– Хорошо, ваша честь.
