Некоторое время я смотрел на нее, потом спросил:
– Хочешь мою расческу?
Мэри Лу вздрогнула и натянула платье на колени.
– Да, Пол, – ответила она, смущенно улыбаясь.
Я дал ей расческу, сел рядом на бортик фонтана и стал смотреть на нее в свете цветного прожектора из-под воды.
Сейчас, с расчесанными волосами и свежим лицом, она была ошеломляюще красива. Мне не хотелось говорить; я просто смотрел на нее и любовался.
Наконец она опустила глаза, улыбнулась и спросила неуверенно:
– Тебя выпустили из тюрьмы?
– Я сбежал.
– Ой. – Мэри Лу глянула на меня так, будто видит в первый раз. – Это было очень плохо? В смысле, в тюрьме?
– Я многому там научился. Могло быть хуже.
– Но ты сбежал.
– Я хотел вернуться к тебе, – ответил я и сам удивился силе своего голоса.
Она потупилась, но тут же снова взглянула на меня.
– Да. О господи. Я рада, что ты вернулся.
Я кивнул.
– Есть хочется. Пойду что-нибудь приготовлю, – сказал я и двинулся к дорожке.
– Ребенка не разбуди, – сказала Мэри Лу.
Я резко остановился. Она казалась немного смущенной, растерянной.
– Какого ребенка? – спросил я.
Внезапно Мэри Лу тряхнула головой и рассмеялась.
– Господи, Пол. Я забыла сказать. У меня теперь есть ребенок.
– Так я отец?
Она вскочила, сияющая, подбежала, обвила руками мою шею и по-девичьи чмокнула меня в щеку.
– Да, Пол. Ты теперь отец.
И повела меня в Дом Рептилий. А я понял, что белые куски ткани – это пеленки.
В клетке, где раньше были игуаны, спал на животе ребенок, завернутый в белую пеленку. Он был розовый, пухлый и тихонько сопел во сне, пуская пузыри. Я долго стоял и смотрел.
– Это девочка? – тихо спросил я наконец.
Мэри Лу кивнула:
– Я назвала ее Джейн. В честь жены Саймона.
Имя мне понравилось. Оно было хорошее. И мне нравилось быть отцом. Я чувствовал, что это правильно: отвечать за другого человека, за своего собственного ребенка.
Я попытался вообразить нас троих как семью из старого черно-белого фильма, но это было иначе: Дом Рептилий с пеленками на пустых клетках, где раньше были ящерицы и змеи, запах молока, тихое детское сопение. Попытался вообразить себя отцом, как воображал в тюрьме, когда бессильно мечтал о Мэри Лу, но теперь я понял, что тогда видел наших детей подросшими, вроде Роберто и Консуэлы. А ведь они принадлежали к миру дружелюбных почтальонов, кока-колы и «шевроле», а вовсе не к моему.
Однако я не хотел в тот мир почтальонов и «шевроле»; меня устраивал мой, какой ни на есть. Я радовался мысли, что пухлое теплое существо, которое лежит, прижавшись щекой к подушке, – моя дочь Джейн.
– Я могу сделать нам сэндвич с пимиентским сыром, – сказала Мэри Лу.
Я мотнул головой и вышел. Она молча последовала за мной, а на улице взяла меня под руку и сказала:
– Расскажи про свой побег.
– Позже, – ответил я. – Сейчас я приготовлю тебе яйца.
– У тебя с собой есть яйца? – изумилась она.
– Пошли, – сказал я и повел ее к мыслебусу.
Я залез внутрь, повесил керосиновую лампу под потолком, зажег вторую от тюремной зажигалки, подкрутил огонек на полную яркость и только потом позвал Мэри Лу внутрь.
Она замерла в проходе и огляделась. Я молчал.
