бердышами, рассекая ветви, словно живое мясо – и оно брызгало густым, едучим ихором, от какого пекло кожу и жгло глаза.
– Ужо, ужо вам! – верещала Марфа, ползая под ногами стрельцов. – За грехи ваши смертные, за Бога ложного! Аки рабоцарю, что околел на троне московском!!! Кровь изо рта, ушей и носа!!! Течет кровушка густо – вовек не остановить! Половодьем всю Русь накроет! Чую! Чу-у-ую!!!
– Умолкни, змея! – Скрябин сапогом пнул по хребту, повалил ниц. Марфа пала в грязь, забулькала, пузыри пуская.
– Огня, браты, огня!!! – орали вокруг. Трое или четверо позади всех гнули спины над кострищем, рвали рубахи на тряпье, мотали полосы на ветки, порохом пересыпая. Трещал огонь, шипел и плевался – не хотел гореть.
Плясал пламень рыжий, бросая тени на спутанные, разлапистые ветки и замшелые стволы. И те с мокрым хрустом шевелились – медленно, тягуче, вытягиваясь к людям в слепой голодной жажде. В обманном огненном свете бледным, болотным огнем светилось в переплетении древесном множество глаз.
Вспыхивали блекло в отсветах факелов бердыши и сабли – рубили тянущиеся к ним ветви. А те впивались в армяки, цепляли сучьями, ядом густым истекая. Оплетали людей, тянули к себе – упрямо, необоримо.
– Спасай, браты! Спаса-а-ай! – неслось над берегом. Трещали кости, с которых рвалось клочьями мясо, руки утаскиваемых намертво впивались в товарищей, волокли за собой.
– Жги!!! – кричали, тыкая факелами в мокрую, шевелящуюся темноту.
– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!!!
Скрябин стоял недвижно, словно изваяние, – только глаза поблескивали, и подрагивала едва сабля, опущенная острием долу. Замятня, протолкавшись к нему, сгреб за рукав.
– Не выстоим, Лонгин Ларионыч! Уходить надо!
Полусотенный медленно, точно пьяный, повернул к атаману голову.
– Уходить, говорю! – пересиливая вопли людские, крикнул тот. – Не прикажем – людишки сами побегут!
– Побежим – не остановимся, – ответил Лонгин глухо. – И тайга всех пожрет. Нет нам пути отсюда.
Скривился атаман, тяжело, исподлобья поглядел вокруг. Казаки и стрельцы уже не палили – рубились остервенело, беспамятно, точно лесорубы, отсекая хватающие их ветви, – а впереди скрипело, стонало, корчилось. Сама Предвечная Тьма на них ополчалась…
Лонгин Скрябин глядел, как втаскивают на берег струги. Дело непростое: струга чердачная – не рыбацкая лодочка, тут с надрывом надо, в полную силу. Казаки свои кораблики давно уж выволокли, теперь неохотно, под атамановы окрики, взялись стрельцам помогать.
– Эй, дру-ужно! Ну, ра-азом! – летел над водой натужный многоголосый стон. Люди по колено топли в размытом берегу, долгополые армяки напитались тяжелой грязью, мошка и комары черными тучами вились над головами, кожу секли, кровью упиваясь.
– До заката б управиться, – проворчал себе в усы Скрябин. Солнце уж низко висело над зубатым от высоких крон небокраем. Ночевать на стругах придется – а с утра лесом укрыть их и пешими вдоль реки двинуться, ибо далее стругам пути не было. Паводок подмыл и в реку уволок зимний бурелом – огромные стволы перекрывали русло и без того в разливе потерявшееся, грозящее отмелями и порогами, в мутной воде невидимыми. Кабы не спешка, тащить бы струги волоком.
– Нашли, Лонгин Ларионович! – запыхавшийся стрелец прервал раздумья полусотенного. Со стрельцом, чуть позади, стояли двое: казак Ерема, мосластый и большерукий, с козлиной бородкой крючком, и Тагай, крещеный вогул, что у отряда за проводника. Их послали округу разведать, поискать следы угличан. Стрелец Семен сын Лазарев – человек Скрябину доверенный и для дел таких подходящий.
– Чего нашли? – спросил полусотенный сурово.
– Плот, на ком беглые сплавлялись! – шапкой утерев взмокший лоб, ответил стрелец. – Разобрали его, часть бревнышек, что потоньше, забрали, остальное в ельник покидали…
– Пошто разобрали?
– Известно пошто – волокуши снарядили, – влез в разговор казак. – След от них и сейчас видно…
– Старый след? – даже не взглянув на казака, спросил Скрябин Семена.
– Дня четыре, не боле, – ощерился тот. – Нагоняем беглых. Медленно идут.
Скрябин тяжело кивнул. Нагонять-то нагоняют, да только мысль эта все больше его тревожила. Нечисто дело тут, ой, нечисто…
– Скажи, пусть Марфу эту ко мне приведут. А ты, казак, атамана своего кликни. Спрос ей учиним. Давно пора.
Собирались три дня тому в спешке, отчего толком выспросить пособницу беглых угличан не успели. Потом на реке дважды пытались – да только без толку. Ссыльная кривлялась да юродствовала, ничего толком не говоря. Огонь и железо Скрябин в ход пускать не спешил, поэтому ключницу, связав руки и заткнув рот, до сего дня привязанную, как собаку, продержали у чердака стрелецкой струги.
