лишь русские мужики, и ни один не вызвался ехать ни за какие деньги. На все вопросы о причинах корчевцы только крестились и говорили:
– Место уж больно плохое, ваше благородие.
Отыскать извозчика удалось на базарной площади. И повозка, и лошадь, и сам он имели вид столь непритязательный, что к нему обратились в последнюю очередь, получив отказы от прочих. Правда, пришлось согласиться на целых пять рублей и уплатить вперед. До поры до времени эти странности не волновали Щукина, но сейчас, когда до цели оставалось всего ничего, они обрели глубину и новое, неясное пока, значение. Вспомнилась ему и другая вещь: ложь, сказанная позапрошлым вечером в номере Гаева, о якобы прижатом к забору бородатом хлысте, который раскрыл секрет исчезновения Зины.
Бородатый хлыст существовал в действительности, но Щукин даже пальцем к нему не притронулся, а увлек в трактир и, напоив как следует, принялся расспрашивать о жене.
– Уехала она в Тверскую губернию, в чертово Растопино, – отвечал тот. – Аккурат после последнего радения и уехала вместе с матушкой Аграфеной.
Тут хлыст усмехнулся, показав кривые коричневые зубы, усмехнулся недобро и хитро – так улыбаются врагу, угодившему в смертельную ловушку, но еще не успевшему осознать своей обреченности.
– С матушкой уехала, – повторил он. – С Аграфеной.
Затем сектант принялся опрокидывать в себя рюмку за рюмкой, будто боялся, что графин вот-вот уберут со стола, в считаные минуты сделался пьян и начал на чем свет стоит проклинать белых голубей.
– Белые голуби упорхнут на корабле! – скрежетал он, ухватив себя за бороду. – А и шут с ними, пущай плывут! А мы тут останемся, нас к земле якорь тянет. Тянет-тянет-тянет, не пускает к белым голубям.
– Что там, в Растопино? – спрашивал снова и снова Щукин, еще надеявшийся добыть больше сведений, но надеявшийся попусту.
– В Растопино? – щурился хлыст и наливал себе еще рюмку. – Взлетят оттуда голуби белые, вместе с матушкой Аграфеной воспарят. И сверху станут серить на нас с тобой, друг мой ситный!
Он ни с того ни с сего коротко, отчаянно хохотнул, ударил кулаком по столу, едва не опрокинув графин, и закричал Щукину в лицо, словно глухому, не обращая внимания на перепуганные взгляды окружающих:
– Коли взойдешь на корабль, обратной дороги не сыщешь! Нечего тебе делать в Растопино, понял?! Нечего!
Он выпил последнюю рюмку, икнул, поднялся из-за стола и нетвердым, но решительным шагом направился к выходу. Щукин смотрел хлысту вслед, задумчиво потирая бровь, а когда тот вывалился на улицу, заказал еще графинчик водки.
Теперь та трактирная болтовня наполнилась неведомым смыслом. Щукин пристально разглядывал растопинскую рощу, наползающую на него огромным сумрачным зверем, зеленую шерсть которого шевелил на загривке ветер. Чудилось ему, будто бы там высоко, над кронами, порхают невидимые на фоне неба птицы, белые-белые-белые голуби, прилетевшие сюда прямо с иерусалимской горы, точно так же потерявшейся во времени, с древней горы, на чьей вершине застыли раз и навсегда три креста. Он зажмурился, надавил пальцами на веки, сосчитал про себя до десяти. Наваждение исчезло.
Минуту спустя повозка остановилась там, где дорога ныряла под сень деревьев.
– Все, – сказал извозчик. – Дальше не поеду, прощения просим. Ступайте прямо по колее. Как рощу наскрозь пройдете, там и деревню увидите, уж не ошибетесь.
Щукин, придерживая табакерку во внутреннем кармане пиджака, по-мальчишески спрыгнул в траву, с наслаждением потянулся, пару раз присел, чтобы размять изрядно затекшие ноги, втянул носом запахи летнего леса, полного буйной, бессовестной, самой вульгарной жизни. И все же здесь было что-то еще: то ли заплутавшее эхо, то ли предчувствие чьей-то смерти. Думать о подобном не хотелось, и он заставил себя улыбнуться.
Гаев спустился медленно, степенно, погладил уставшую кобылу по спине и крупу, обратился к ее хозяину:
– Послушайте, любезный, нам ведь потом в Корчеву нужно возвратиться, а из деревни вряд ли кто согласится везти. Завтра около полудня подберите нас на этом самом месте, получите ту же сумму. Сможете?
Возница отвел взгляд:
– Вот что я вам скажу, милостивый государь. Ежели думаете отсюда вернуться, то уж не следовало и приезжать. В Растопине приличным людям нечего делать.
Гаев растерянно улыбнулся, открыл было рот для возражений, но возница уже поворачивал лошадь, чтобы двинуться в обратный путь.
– Ладненько, мы как-нибудь сообразим, – пробормотал Гаев. – Как-нибудь.
Щукин рассеянно кивнул. Глядя вслед удаляющейся повозке, он тер пальцем бровь и мысленно последними словами ругал себя за то, что не воспринял всерьез совет пьяного хлыста.
