III. Гаев
Роща подействовала на него странным образом: нервное напряжение, копившееся внутри невесть сколько времени, исчезло, уступив место непривычному, почти забытому спокойствию. Он шел по обочине дороги, ступая по свежей траве, и слушал тоскливые выкрики кукушки, считавшей кому-то остаток жизни. Гаев знал, что ему нужно делать. Всю дорогу он готовил себя к борьбе, к столкновению, к чужим слезам и собственной злобе, неуправляемой и мутной, как вода в горной реке, и только здесь понял: ему не обязательно забирать Зинаиду, увозить домой. Если у нее все хорошо, то он просто удостоверится в этом, даст немного денег, узнает, можно ли им писать друг другу, и отправится обратно с чувством выполненного долга. И револьвер системы Смита и Вессона, покоящийся на дне саквояжа, так и останется там лежать бесполезным грузом.
Нужно еще решить, как поступить с плетущимся следом зятем, с мразью по фамилии Щукин, которого ни в коем случае нельзя оставлять безнаказанным. То, что он натворил, непоправимо, а значит, ему придется понести суровую кару. Но все это потом, потом… Сейчас главное – сестра.
Они вышли из рощи и в самом деле сразу увидели деревню, лежащую у подножия невысокого и совершенно безлесного холма. Ровные, недавно подновленные заборы и крытые свежим тесом избы утопали в позднем грушевом и яблоневом цвету. Кое-где из труб тянулись к небу дымные струйки.
– Благолепие! – сказал Щукин. – Как на открытке.
Гаев хмыкнул. Да, Растопино выглядело аккуратным и ухоженным, будто бы только недавно выстроенным. Ни единого серого пятна, ни единой почерневшей крыши, ни детского крика, ни собачьего лая. Почему-то это настораживало.
– Как памятник на могилке, – не унимался Щукин. – Красота, да толку-то от нее?
Гаев недовольно повел плечами, прибавил шагу. Не хватало еще слушать трусливую болтовню бесхребетного ублюдка. Зря все-таки позволил за собой увязаться, незачем ему тут быть. Муженек, в душу мать его!
Они добрались до околицы за пять минут. Там их уже ждали. Три пожилых человека в темной одежде стояли неподвижно у плетня, ощупывали приближающихся пришельцев пристальными, недобрыми взглядами. Гаев и не рассчитывал на радушный прием, а потому решил сразу взять быка за рога.
– Здравствуйте! – произнес он бодро, слегка задыхаясь после быстрой ходьбы, но тут же осекся, рассмотрев встречающих вблизи. Мешковатые темно-синие зипуны из добротного сукна не могли скрыть оплывших фигур, а обрюзгшие, по-бабьи одутловатые лица не имели ни бород, ни усов и казались нелепыми масками, лишенными какого-либо выражения. Одинаковой длины сальные волосы, одинаково расчесанные на ровный пробор, усиливали это впечатление. Быстро справившись с изумлением, Гаев начал заново:
– Здравствуйте, уважаемые! Правильно ли я понимаю, что это деревня Растопино?
– Так, – сказал высоким и хриплым, а оттого похожим на воронье карканье голосом тот, что стоял в середине. Был он, судя по всему, старшим из троих и опирался на кривую клюку с костяной рукояткой.
– Позвольте представиться: Павел Григорьевич Гаев, из Петербурга.
Ни слова, ни движения в ответ.
– Прошу прощения, господа, если потревожил, но мне непременно нужно встретиться с матушкой Аграфеной. Могу ли я ее здесь найти?
Старик пожевал губами, сделавшись еще больше похожим на уродливую мужеподобную женщину. Глаза его слезились.
– Можно. Почто она тебе?
– В прошлом месяце с ней сюда приехала моя сестра, Зинаида Щукина, в девичестве Гаева. Собственно, ради сестры и прибыл. Проведать хочу.
– А я – ее супруг, – объявил Щукин, но ни один из троих не обратил на него внимания. Старик с клюкой снова жевал губами, долго, напряженно. Наконец несколько раз кивнул головой, словно соглашаясь с некими, только ему слышными, доводами, сказал:
– Ладно. Сестра, значит? Родная кровь, стало быть, надо проведать. Добро пожаловать на корабль, Павел Григорьевич. Ступай за мной.
Он повернулся и направился в глубь деревни. Двое его спутников пропустили следом Гаева со Щукиным и только потом двинулись с места сами – ни дать ни взять конвоиры, ведущие пленников. Впрочем, кроме очевидного и легко объяснимого недоверия, никаких проявлений враждебности Гаев не заметил. Эти люди, сектанты, христоверы, видели в нем чужака, явившегося из другого, опасного и полного соблазнов, мира. Не стоило удивляться ни их мрачным взглядам, ни их осторожности.
Старик ковылял медленно, тяжело опираясь на трость, и у Гаева было вдоволь времени, чтобы осмотреться. Улица, по которой они шли, поразила его своей чистотой. И покрытые искусной резьбой наличники, и палисаднички перед домами, полные разнообразных цветов, чьих названий Гаев не знал, и скамейки, сделавшие бы честь любому городскому парку, выкрашенные белой краской, – все дышало опрятностью, заботой и покоем. За тщательно вымытыми стеклами окон тоже красовались в горшках цветы и самовары на фоне ситцевых занавесок, расшитых цветными узорами.
Никакой живности Гаев не заметил. Ни кур, ни коз, ни собак, ни помета, ни признаков заготовки сена. Должно быть, обитатели Растопина не держат скотину, потому что не едят мяса и не пьют молока из религиозных соображений, решил он про себя. Такой диетой вполне можно объяснить странный внешний вид, тем более что немногочисленные прохожие, попавшиеся им навстречу, только подтверждали это предположение: у мужчин не имелось растительности на лицах, да и сами лица, пусть даже молодые и свежие, отличались нездоровой мягкостью черт; у женщин же, напротив, скользила в
