– Непростая у тебя женка.
– Красиво.
Тома смотрела на небо. Чудище сидело рядом со старухой, закопав когти в землю, и протяжно стонало.
– Да. Океан искр, так батя любил говаривать. Он в детстве меня в лес из города возил, голову поднимаешь, а небо сверкает, что брюликами расшито. Тогда в деревню и влюбился…
– Что там, как думаешь? Бог?
Роман пожал плечами.
– Всякое может быть.
– Бог… Почему он с нами так?
– Так?
– Деревенские… Они ведь сразу нас доставать начали, только мы из города приехали. А теперь полжизни тут прожили, а чужими остались. Унук только один… А Ирка… Вот в кого она такая? Мы ведь все для нее. Деньги на учебу собирали, в город отправить. А она… – Тома махнула рукой. – Что там? Я ведь никогда не задумывалась. Некогда было. Родители верить заставляли, я и слушала. Не вера, а привычка какая-то. Что там? Когда росли, говорили, что космос один. Теперь вот опять про Бога поют. А что на деле?
Чудище вынуло когти и медленно, точно красуясь, прошествовало по двору, голое тело лоснилось в лунном сиянии. Постояло немного, задрав голову, и ушло в погреб.
– Узнаем. Все мы узнаем, когда часы пробьют.
Старик чмокнул жену.
Первое яйцо влетело в окно, стекло пронзительно задребезжало. Второй снаряд упал дугой и разбился у ног старика, забрызгав брюки. Роман услышал смех.
Нечисть выскочила из погреба, одним прыжком перемахнула изгородь и исчезла в кустах. Смех сменил крик.
Роман подбежал к забору и в серебряном свете разглядел крикунов. Дети. Двое. Бегут. И за ними шаг в шаг скачет чудище. Нагоняет. Оно выросло в размерах и уже напоминало не кошку, а здорового волкодава. Еще немного, и настигнет. Ружье в сарае. Патроны в комнате. Твою-то мать. Еще скачок – и все, нету детей. Мальчишка падает.
– Марьяночка! – крик Томы.
Тварь взвыла. И остановилась. Роман выдохнул.
Каждый удар сердца отдавал болью. А удары частые. Ноги слабые. Сел прямо на землю, спиной на забор оперся, закрыл глаза. В темноте красные цветы пляшут.
Почувствовал прикосновение. Нависает Тома. Лицо испуганное. Рядом чудовище, опять маленькое. Скалит пасть, зубы мелкие, частые и очень острые. Как у гусей зубчики.
Роман потерял сознание.
Сперва вернулась боль. Колючей проволокой грудь опутало.
Роман привстал на кровати.
Тома сидела в стареньком ободранном кресле у окна. В глазах слезы. За окном уже рассвело, теплые лучи искрились на серебряных волосах жены.
– Марьяна… – начала она.
Старик сжал край одеяла. Прикрыл глаза. Не горячись. Успокойся. Промолчи.
В груди кололо. Голова кружилась.
– Тамара, – сказал Роман, – мы больше не…
– Марьяна! Она убежала! Пропала… Надо искать. Я тебя до кровати кое-как дотащила, она все рядом крутилась, помочь хотела, а потом я оглянулась, и нету…
Роман прикусил губу. Вздохнул. Боль потихоньку отступала. Старик встал, покачал головой и покинул комнату.
В голове пульсировала обида. Детская, почти до слез. Все ей Марьяна.
Вышел на крыльцо. В земле остались лунки от когтей. Старик начал скручивать папиросу.
«Убийца»!
Табак рассыпался. Роман ударил деревянную дверь. На костяшках выступила кровавая роса.
Надо узнать. Точно. Слухи давно ходили.
