Прикрыл глаза и начал насыпать табак заново. Закурил.
Вернулся в дом. За самокруткой тянулась нить дыма. Тома сидела, прикрыв лицо ладонями.
– Мы уже говорили, в доме курить нельзя. Ты…
– Я еду искать… Марьяну. Не выходи никуда. Здесь будь.
Выплюнув эти слова, Роман, не дожидаясь ответа, ушел.
Шаг. Укол. Шаг. Укол. Роман пошел в обход, чтобы не встречаться с деревенскими. Солнце окутывало пылающим саваном, дышать было тяжело.
Дом, в котором прозябала Ира, со всех сторон прикрывал сор, заполнявший двор целиком. Сор вымахал почти в человеческий рост. К крыльцу была кое-как прорублена дорожка. Роман заколотил в дверь, та со скрипом приоткрылась. Старик подождал и вошел. Воняло кислятиной. В зале работал пузатый телевизор, показывал синий экран. Накрытый рваной скатертью стол, беспорядочно разбросанные бутылки, над остатками жратвы кружат мухи.
Ира лежала на диване, прикрытая одной простыней.
– Просыпайся! – Роман пнул край стола, бутылки с грохотом посыпались на пол.
Дочь испуганно вскочила, огляделась. Растрепанная, сонная. На мгновения старик вспомнил другое.
Он будит Иру утром. В лучах солнца, льющихся из окна, кружат бисеринки пыли. Дочь улыбается, сонная, растрепанная, смеется, когда Роман чмокает в щеку. Томка из кухни зовет кушать драники, все утро провозилась, но уж больно доча их любит. Ирка тянется, на лице улыбка…
Видение исчезло, пронзив напоследок сердце ледяной иглой.
Ирка потянулась, на лице ухмылка. Встала и приложилась к бутылке, на дне которой плескалось что-то мутновато-красное.
– О, папанька, чего забыл?
– Ты мне расскажешь, почему тебя в деревне называют убийцей. Все про эти слухи. Сейчас. Я без того долго тянул. Ничего знать не хотел. А теперь… Рассказывай.
– А как здоровье, спросить не хочешь? Про дела? Как там матушка? По-прежнему под себя ссытся?
Старик сжал кулак.
– Рассказывай.
– Что рассказывать? Мудаки. Они и про вас слухи пускают. И про меня. Нечего рассказывать.
Старик подскочил к дочери, выхватил из рук бутылку и запустил в телевизор. Тот взорвался грохотом и искрами. Завоняло паленым пластиком. Ира спокойно почесала грязную щеку.
– В бутылке все равно ни фига не было. Ща Паха приедет, еще привезет. А вот за телик ответишь…
Роман застонал.
– А чего ты хотел, папаня? Чтобы я стала приличной девочкой и с вами коров пасла? Жила изгоем и ни с кем не общалась, как вы с матушкой? Вы мне, уроды, в этой помойке всю жизнь испоганили. Нет как люди в городе жить, а вы…
– Мы деньги тебе собирали. В город бы поехала…
– Шкуры и яйца толкали? Ха. А, еще яблоки на трассе, как я запамятовать могла? Иди на хер, папань. Хочешь знать? А я расскажу. Когда мы с Пахой у его брата в городе жили, пузо у меня появилось. Выносила. Думала, там зацепимся. Родила дома, скорую вызывать некому, да и паспорт просрала где-то. Выходила! Сама! Брат нас из квартиры выгнал, через месяц, что-то с Пахой там не поделили. Сюда вернулись. Я для своей дочери такой жизни не хотела! Не хотела, понимаешь ты… И придавила! Первый день тут были, Паха самогон у Лопатиных брал, а я во дворе стояла, и что-то на меня нашло, рот с носом зажала девке, пока не посинела. Паха с Лопатиной выскочили, заорали. Эта сука жирная ментов хотела вызвать, но я на колени упала. И Паха умолять стал. Лопатины посоветовались и согласились. На машине своей в лес повезли, ямку выкопать помогли. Им, наверное, нравится, когда у них вся деревня в должниках ходит. А может, не хотели с мусорами дел иметь. Хер их разберешь. Потом мы с Пашкой почти полгода пахали на бизнесьменов этих, чтобы ментам не рассказали. Боялись. А ведь, идиотка, могла тихо дома придушить. Потом только поняла, что теперь не расскажут, ведь сами копать помогали, ха… Вот и полезла причитающиеся за работу брать. Слышал небось? Доволен?! Ты не только мою жизнь сломал, но и…
Старик схватил дочь за плечи и толкнул на кровать. С размаху отвесил пощечину.
– Где вы закопали? Где?!
Ира прикрыла лицо руками.
– Да я тебе помню…
– Где?!
– У горелого пня! В лесу! Что, ментам позвонишь? Лопатина тоже грозилась. Звони! Всем похер! Ее не существует! У девки даже свидетельства о рождении нету! Никто искать не будет! Не существовало ее никогда.
– Что же ты, сука, натворила…
В комнату вошел хахаль Иры, звеня авоськой.
