дни рождения, например, и всего один Новый год. Что в отпуск мы так ни разу и не съездили вместе, потому что в самый последний момент его срывали на службу.
Я дула губы и обижалась и чувствовала себя задвинутой куда-то в область газовой плиты, за метлу и швабру. И только теперь, столкнувшись с по- настоящему тяжелыми болезнями и недугами маленьких детишек, с горем их родителей и близких, я вдруг подумала — а что, собственно, я предъявляла Илье и какой мерой можно измерить его выбор, на каких весах? На тех, где на одной чаше лежит моя обиженность, а на другой — трагедия семьи, в которой убили человека: любимого мужа, сына, брата, отца. И как это взвешивать? Что Башкирцев не сидит с нами за столом, не выпивает-закусывает, не подпевает под гитару и не гуляет по парку и так далее, а вместо этого ищет ту сволочь, которая отняла у родных их любимого человека.
Вот, скажем, в тот раз, когда Илью сняли звонком буквально с трапа самолета, он выехал на зверское убийство семнадцатилетней девчонки, у которой мать, узнав о том, как убили ее ребенка, поседела за ночь и которая не сошла с ума только потому, что Башкирцев ей твердо обещал, что поймает этого упыря.
Поймал. Разумеется. Он всегда держит свое слово.
Так что перевешивает на этих весах? Что? Бабская обиженность или жизнь человека?
А еще подумала, что все эти условности и мими-мишки про важные даты, цветы-подарки и поздравления с днем первой встречи, свадьбы и бог знает еще с чем нужны исключительно нам, женщинам, и только для того, чтобы чувствовать себя важной и нужной в жизни мужчины.
А просто так ты себя важной и нужной не чувствуешь? И не в его жизни, а хотя бы в своей собственной? Ну так, для начала — себе будешь нужна, и остальные подтянутся.
Башкирцев всегда напрочь забывал все даты, — нет, уверена, что наверняка помнил, но ему было не до этой, кем-то названной обязательной в сентиментально-романтических традициях шняги.
И я подумала, что для меня куда как важнее не то, что он будет помнить про какие-то там даты, а то, что этому мужчине я доверяю безраздельно даже свою жизнь и точно знаю, что при любой ситуации, даже самой гнусной, он вытащит меня, возьмет на себя всю ответственность и решение проблемы и закроет собой от чего угодно, хоть от пули в упор.
И, знаете, мне кажется, что это на всю жизнь важнее всего сентиментального киселя, который только можно придумать.
Хотя… мог бы и про дату свадьбы вспомнить, и цветочки подарить, не помешало бы!
И вот, за размышлениями и делами в начале декабря случилось-таки это знаменательное событие. Отправив большую часть ценных вещей контейнером в Москву, подготовив квартиру к сдаче и договорившись с Верой о том, что она станет присматривать за жильцами и домом, собрав все оставшиеся свои вещи в несколько коробок и баулов, я была полностью готова покинуть этот город.
Илья приехал накануне, практически ночью пятницы на машине, принадлежавшей раньше Альбине, да не один, а прихватив для компании Витю и Валю, которые согласились помочь и перегнать в Москву мой автомобиль, то есть бывший до расстрела джип Ильи, перешедший мне во временное пользование.
А у нас с Ильей за эти месяцы получился настоящий роман — мужчина и женщина, проживающие в разных городах, мотающиеся в гости друг к другу, страстно отдаваясь интимной близости при любой возможности, как пылкие молодые любовники.
Ну чем не роман?
Вот и сейчас мы лежали, приходя в себя после потрясающего оргазма, и я, отдышавшись, посмотрела задумчиво на Башкирцева, лежавшего на боку лицом ко мне.
— Что? — спросил он, почувствовав даже с закрытыми глазами мою сосредоточенную задумчивость.
— Учебу в мединституте придется отложить, — вздохнув с сожалением, сказала я.
— Почему? — удивленно открыл он глаза.
— Я беременна, и к лету у нас будет ребенок, — простенько и без изысков сообщила я.
— Что? — встрепенулся он, сведя задумчиво и тревожно брови. — Какой ребенок?
— Обычный маленький ребенок, — ответила я, приблизительно представляя, к чему идет дело.
Илья резко сел на кровати, всмотрелся в выражение моего лица и спросил с нажимом на каждом слове:
— Ты родишь ребенка?
— Да, — сдерживая усмешку, подтвердила я. — Месяцев через пять где-то.
— Та-а-ак! — протянул потрясенно Башкирцев.
Подскочил с постели, нашел на полу и натянул на себя нервным движением трусы и принялся ходить туда-сюда возле кровати, сопя и что-то напряженно обдумывая.
А я всячески старалась сдержать безудержно рвущееся из меня веселье.
— Кира! — набегавшись, присел он на кровать лицом ко мне и страдальчески-умоляюще произнес: — Как это вдруг ребенок?
— Можно я упущу подробное описание процесса? — сдерживалась я даже от улыбки и спросила: — Ты что, боишься?
