Петр Первый: благо или зло для России?

доме". В итоге все места в армии займут "одни холопи и крестьяне наши ‹…›, и весь воинский порядок у себя, конечно, потеряем". Одним словом, "неверием в творческие силы" своего сословия дышит письмо Волынского. Однако надо признать, что в его злой сатире много правдивых черт, так что небезосновательное мнение, что мы, россияне, "не доросли" до более справедливого порядка, до демократических форм правления, появилось не вчера. Тогда на фоне этих настроений резко выдвинулась самодержавная партия, и вскоре все вернулось на круги своя.

Все это я цитирую к тому, что управлять Россией иначе, как авторитарными методами, казалось да и кажется поныне невозможно. Ведь не случайно с таким торжеством недавно отмечался 250-летний юбилей Н. М. Карамзина — певца самодержавия. Говорят, что на мероприятия в его честь израсходовано больше средств, чем на празднования юбилеев Л. Н. Толстого и других знаменитых деятелей культуры. И это вовсе не сиюминутная конъюнктура, а общий тренд внутренней политики России, сильной, потому что самодержавной.

"Произведение подданного всероссийского народа"

Почитатель:

Возвращаясь к Петровской эпохе, я бы хотел добавить, что только благодаря редкой политической воле Петра Россия преобразилась, не только заведя фабрики и заводы или создав могучую армию и флот, но и изменив природу и человека. Как известно, в Петербурге царь посадил немыслимые для южной подзоны тайги (а именно в этом климатическом поясе находится великий город, над которым порой зимними ночами играют всполохи северного сияния) липы, сирень, виноград, хлопчатник — растения из другого мира. Да, многие из них померзли, но что-то прижилось, освоилось. И теперь, глядя на беспечно цветущую на Марсовом поле персидскую сирень или липы Летнего сада, понимаешь, что в своей страсти преобразования, в увлечении экспериментаторством Петр готов был переделать природу и достиг-таки своего — созданный им в качестве эксперимента город своим теплом согрел невиданные для здешних мест растения.

Так же и с человеческой природой, с русским человеком. Не раз государь крайне негативно отзывался о народе, который представлялся ему ленивым, костным, вороватым. При этом царь стремился преобразовать природу русского человека, повысив его самоуважение, индивидуализировав русское общество, заставив каждого действовать самостоятельно, инициативно, энергично, но в соответствии с требованиями дисциплины и в рамках своей компетенции.

Как писал один из "птенцов гнезда Петрова" после смерти царя, "сей монарх Отечество наше привел в сравнение и равенство с прочими народами, научил узнавать нас, что и мы люди". Чтобы понять смысл сказанного, нужно рассказать историю этого человека. Гардемарин И. И. Неплюев после возвращения из Венеции, где провел несколько лет на галерном флоте, был проэкзаменован Петром. Вот как это происходило, по его словам: "…государь, оборотив руку праву ладонью, дал поцеловать и при том изволил молвить: "Видишь, братец, я и царь, да у меня на руках мозоли, а все от того — показать вам пример и хотя б под старость видеть мне достойных помощников и слуг отечеству". Я, стоя на коленях, взял сам его руку и целовал оную многократно, а он мне сказал: "Встань, братец, и дай ответ, о чем тебя спросят, но не робей, буде что знаешь, сказывай, а чего не знаешь, так и скажи". И, оборотясь к Змаевичу (контр-адмиралу. — Е. А.), приказал расспросить меня, а как я давал ответы, то он изволил сказать Змаевичу: "Расспрашивай о высших знаниях". И по окончании у всех распросов тут же пожаловал меня в поручики в морские, галерного флота".

Спустя некоторое время произошло удивительное восхождение Неплюева по служебной лестнице, о чем он написал: "1721 года, генваря, в первых числах, был трактамент для всех бояр и для морских и гвардии офицеров, почему и я тут был. Мы, отобедав прежде, из-за столов встали, и я и со мною несколько человек вошли в ту камору, где государь сидел еще за столом; государь был очень весел и по малому времени изволил начать разговор, что ему потребен человек с италиянским языком — послать в Царьград резидентом. Александр Гаврилович (Головкин) отвечал, что он такого не знает, а Федор Матвеевич говорил, что он такого знает и очень достойного, но то беда, что очень беден. Государь отвечал, что бедность — не беда. "Этому помочь можно скоро, но кто тот такой?" Федор Матвеевич сказал: "Вон он за тобою стоит" — "Да их стоит за мною много" — сказал государь. Федор Матвеевич отвечал: "Твой хваленый, что у галерного строения". Он оборотился и, глядев на меня, изволил сказать: "Это правда, Федор Матвеевич, что он добр, но мне хотелось его у себя иметь". Я поклонился государю, а он, подумав, изволил приказать, чтоб меня во оную посылку назначить, и при сем из-за стола встали, а меня адмирал поздравил резидентом и взяв за руку, повел благодарить к государю. Я упал ему государю в ноги и, охватя оные, целовал и плакал. Он изволил сам меня поднять и, взяв за руку, говорил: "Не кланяйся, братец! Я ваш от Бога приставник и должность моя — смотреть того, чтобы недостойному не дать, а у достойного не отнять, буде хорош будешь, не мне, а более себе и отечеству добро сделаешь; а буде худо, так я — истец, ибо Бог того от меня за всех вас востребует, чтоб злому и глупому не дать места вред делать: служи верою и правдою! Вначале Бог, а при нем и я должен буду не оставить". Сие говоря, оборотясь, изволил молвить: "Кого ж я возьму на его место?" И с тем словом опустил свою руку, а я при сем целовал оную, и изволил от меня