О.: Я более удобно чувствую себя, говоря по-английски. Конечно, мой первый язык — русский, но я уехал, когда мне было 10–11 лет, так что я думаю по-английски.
В.: В чем… Какой был уровень русского у господина Патаркацишвили?
О.: Нормальный, очень хороший русский у него был.
В.: А на каком языке вы обычно говорите, когда вы говорите с другими русскоговорящими?
О.: Я говорю только по-русски. Они бы обиделись, если бы я по-английски говорил или на каком-то другом языке.
О.: Да, очень отличается. Конечно, у него был грузинский акцент. Очень конкретный акцент, очень интересный был.
О.: Нет, совершенно другой язык. Но он говорил по-русски, насколько я понимаю. Да, у него был акцент, но у него не было московского акцента.
О.: Да, да-да-да, типа того. Я когда в Йоркшире был, я вообще ничего не понимал, что мне говорят.
В.: А вы помните, что кто-то какие-то записи делал на этой встрече, нет?
О.: Нет, никаких записей никто не делал, я в этом уверен.
В.: А что вас заставляет быть таким уверенным, что никто ничего не записывал?
О.: Потому что мне господин Фомичев сказал, господину Швидлеру и другим, что эта запись была сделана после того, как я ушел, — одновременно или, может быть, намного позже. И, мне кажется, она была продиктована господином Патаркацишвили. Он там что-то еще им говорил, ну, по поводу соглашения «Девонии», то, что оно было фиктивным, и то, что никакой последующей продажи не было.
В.: Господин Тененбаум, откуда вы знаете, что эта записка была продиктована так, как вы это описываете?
О.: Господин Фомичев господину Швидлеру это сказал.
В.: Если бы вы видели в то время, как господин Кертис что-то записывает, что бы вы сделали?
О.: Я думаю, если бы он записывал что-то, то это была бы действительно деловая встреча. Я попросил бы у него эту записку посмотреть, чтобы ее проверить — что было сказано, что было не сказано, подтвердить мои слова. Потому что в моем опыте работы, если кто-то что-то записывает, то я хочу это просмотреть, проверить.
О.: Верно.
В.: Вы сделали пять свидетельских показаний, господин Швидлер шесть свидетельских показаний представил в этот суд, и я правильно понимаю, что ни в одном из этих свидетельских показаниях об этом ни разу не говорилось?
О.: Да, но хочу уточнить. Мы объясняли это юристам, и мы думали о том, чтобы вызвать господина Фомичева, но господин Фомичев показал господину Швидлеру текст CMC-сообщения от господина Березовского, и там господин Березовский господину Фомичеву угрожал, поскольку господин Фомичев нам помогал. И было ясно, что это вызывало у господина Фомичева озабоченность, он переживал за свою безопасность. И поэтому совместно с юристами мы решили, что мы его вызывать не можем. Господина Березовского он называл «Доктор Зло». И мы хотели вызвать господина Фомичева, но он не хотел приходить сюда. Я не очень понимаю, почему он об этом раньше не сказал. Но ясно, что эта информация важная.
В.: А что эта была за эсэмэска? Кто видел это сообщение, господин Тененбаум?
О.: Мы с господином Швидлером это видели, господин Швидлер мне показал это.
В.: Но я утверждаю, что это абсолютно не соответствует действительности.
О.: Но тогда Фомичеву надо задать вопрос.
В.: Скажите, пожалуйста, когда, по-вашему, это имело место?
О.: Несколько месяцев назад.
В.: А поконкретнее можете?
О.: Надо спросить господина Швидлера, может быть, он помнит, я не помню. Это я должен буду уточнить и вам сказать. Юристам об этом было сказано, может быть, это даже у юристов где-то написано.
В.: Если вы говорите, что это была эсэмэска, следовательно, значит, был какой-то мобильный телефон, на который эсэмэска пришла?
О.: Естественно.
В.: Ага. То есть вы хотите сказать, что это господин Березовский послал эту эсэмэску?
О.: Это то, что нам господин Фомичев сказал.
