пришлось проделать весь путь пешком, а ехавшие верхом конвоиры не слишком заботились о том, что людям трудно поспевать за лошадьми. Транспорт, на котором перевозили лежачих пациентов, ранее использовался для заготовки дров, поэтому любой проезд по мощёной дороге заставлял раненых мучиться от невыносимой тряски. Тем более, что вино в качестве болеутоляющего им никто не предлагал.
Мне, по мере возможностей, удавалось облегчить участь пленников. Выражалось это в следующем: на правах лекаря, я пытался убедить конвоиров, что людям требуется больше времени на отдых. Услышав это, барон Арман сразу начинал ругаться и замолкал после тонкого намёка с моей стороны, что раненые могут и не дотянуть до Энгельбрука. Только тогда он разрешал использовать больше времени на отдых и сон. На следующий день всё повторялось сначала, и мне снова приходилось его убеждать.
За время путешествия я неплохо изучил повадки Армана и пришёл к выводу, что в его крошечных мозгах с трудом могут ужиться две взаимоисключающие друг друга идеи. С его стороны требовалось невероятное усилие мысли, чтобы совместить в своей голове какие-либо понятия. Совсем иное дело рыцарь без герба. Понаблюдав немного за ним, я выяснил, что формально конвойной командой командовал барон, но стоило рыцарю высказать своё мнение, как Арман немедленно с ним соглашался и отдавал соответствующий приказ. Что характерно, рыцарь без герба своим правом не злоупотреблял и не особо вмешивался в руководство конвойной командой.
Людей, которых воины герцога Герберта забрали из приюта, отпустили после того, как все раненые были погружены на подводы. Задержались только Клаус и Генри. Клаус не захотел бросать меня одного и, недолго думая, присвоил себе должность помощника лекаря. Генри оставил при себе сам Арман, и теперь парень помогал дородному барону спешиваться, а также подставлял спину, чтобы тот мог сесть в седло.
Пятнадцатое по счёту утро со дня выезда из Остгренца мы встретили в пределах прямой видимости Энгельбрука. Признаться, мне очень хотелось увидеть свой родной город, о котором имел представление только со слов родителей. Меня ждало некоторое разочарование, потому что столица Западных земель мало походила на прекрасный город, о котором любила вспоминать мама. Энгельбрук переживал один их самых продолжительных периодов упадка в своей истории. Не разрушенные хотя бы частично здания можно было сосчитать по пальцам, оборонительный ров вокруг крепостной стены превратился в смрадное болото.
Энгельбрук стал слишком небезопасным местом, и его покинули большинство ремесленных цехов, а оставшиеся торговцы обстряпывали свои тёмные делишки и в купеческие гильдии объединяться не желали. Раздробленность, разобщённость и разногласия — вот основные проблемы, которые стояли перед населением Энгельбрука. Фактически, город был разделён на несколько районов, не имевших единого руководства. Войска герцога Герберта заняли дворец Мост Ангелов и его окрестности, не успев навести порядок в остальных городских кварталах.
Пленных повстанцев препроводили на Ратушную площадь, где, как обещал рыцарь без герба, и должен состояться суд. По всему периметру площадь окружали солдаты, за спинами которых были видны пришедшие поглазеть жители города. Моё внимание привлекла отдельно стоявшая группа, которую, составляли хорошо одетые женщины. Стоявшие в первом ряду пленники сразу же заметили их и, насколько могли позволить связанные руки, стали подавать знаки, а находившиеся в задних рядах, выкрикивали свои имена. Женщины принялись махать руками, каждая пыталась что-то прокричать, но ничего понять было невозможно, звуки слились в звенящий высокими нотами гомон.
Находившийся неподалёку от меня повстанец ухитрился освободиться от верёвки и теперь вскинул обе руки над головами своих товарищей.
— Хвала Богам, она жива, — сказал он дрогнувшим голосом, — я уже не надеялся на встречу. Пусть, даже такую.
— Про кого вы говорите?, — спросил я, догадываясь, что по ту сторону оцепления стоят не случайные зеваки.
Повстанец обернулся, и показалось, что на его глазах блеснули слёзы.
— Моя жена. Видите тех людей? Среди них жёны, невесты и другие родственники моих соратников.
— Опустите руки, — прошептал я, заметив, что к нам уже направляется кто-то из конвоиров.
— Нет, — отказался повстанец и засмеялся радостным смехом. — Видите, как она машет мне в ответ? Мне наплевать, что сейчас сделает этот ублюдок. Главное, что мы с ней можем пообщаться, хотя бы так…
Конвоир молча врезал древком копья по рукам пленного, заорав на остальных:
— Прекратить галдёж! Живо захлопнули пасти!
Его никто не стал слушать, и тогда вперёд выехал рыцарь без герба. Он привстал на стременах и зычно крикнул:
— Если сейчас же не наступит тишина, то судебное заседание будет перенесено в Ратушу, и уже без зрителей! Всем понятно?
Эти слова возымели действие на повстанцев, и они замолчали, но все взгляды были прикованы к тому краю площади, где над толпой, словно стайка птиц, мелькали руки их женщин. Тем временем на площади появились несколько важных господ в смешных длинных одеяниях, которые один из повстанцев назвал судейскими мантиями. Возглавлял процессию сурового вида старик с толстой книгой в руках. Это оказался председатель суда, принявшийся приводить к присяге остальных членов судебной коллегии. Всё это мне объяснял тот самый повстанец, получивший удар по рукам древком копья.
— Я очень удивлён, что Герберт решил соблюсти все формальности, — сказал он, потирая ушибленное предплечье, — даже повелел собрать коллегию шеффенов. Судя по возрасту, их избирали ещё до моего рождения. Я-то думал, что нам просто перережут глотки, а тут настоящее судебное заседание.
— Может быть, вас всех помилуют?, — предположил я.
