лоб. Парни вскочили, зашумели, вытянули бедолагу из кустов, где тот чудом нашарил очки. Арсалан взнялся, изготовился добавить, но меж соперниками встал бугаистый Тарас:
– Успокойся, Арсалан. Прижми хвост… Языком болтай, да рукам воли не давай. И, ты… Чингисхан… охолонись, сполосни лицо…
Когда вернулся мокроволосый и сникший Баяр, Тарас подвёл его к Арсалану и, силком сведя их ладони, властно велел:
– Миритесь!..
Елизар добавил ребячью присказку:
– Мирись, мирись и больше не дерись! А если будешь драться, то я буду кусаться.
– Говорят, в общаге два монгола-журналиста подрались, один другому ухо откусил, – вспомнил Ягор. – Говорят, с голоду…
– Говорят… – усмехнулся Тарас. – Говорят, москали кур доят…
– Давайте, мужики, выпьем чашу мировую, круговую! – Елизар лихо плеснул в ржавые чарки. – В любви и дружбе нам хама угэ[92], бурят ты или русский, еврей ты аль татарин. В любви несть ни эллина, ни иудея… За дружбу народов!
Други, вспомнив земли отичей и дедичей, вдруг с усладой и отрадой заговорили на родных наречиях.
– Людина без друзів – що дерево без коріння! – возгласил Тарас.
– Сяброўства![93] – Ягор взметнул стакан.
– Найрямдал![94] – согласился Баяр.
– Нухэрлэгэ![95] Танилтай х?н талын шэнээн, танилг?й х?н адхын шэнээн[96], – благословил здравицу и Арсалан, остывший, окунувший буйную головушку в закатное море.
– Дружба як дзеркало: розіб'єш, не складеш, – подхватил Тарас
– Эльбээргэ hайтай булган элэхэгуй, эб нэгэтэ хунууд илагдахагуй[97]. – Арсалан вспомнил любомудрую побаску.
– Еврейский народ породил Христа, а всякий иной народ: бурятский, монгольский, русский – гениев добра, – рассудил Елизар. – А негодяи во всяком народе водятся…
– Ойн модон ?ндэртэй набтартай, олон зон-hайнтай муутай[98], – Арсалан опять заговорил по-бурятски, словно, бежав из британского плена, очутившись в двуречьи Уды и Селенги, ошалел от родной речи.
– Я же в русско-бурятском селе вырос, и тамошний поэт Василий Байбородин песню сочинил… – Елизар запел, помахивая руками в лад мотиву:
Яравна… Кочевали в Яравне тунгусы, потом… в начале семнадцатого века… казаки пришли, срубили острог Яравнинский, а потом и кочевые буряты явились, но!.. – Елизар неведомо кому погрозил пальцем, – но!.. русские силком не гнали эвенков и бурят под руку белого царя; сами слезно просились, чтобы не вырезали монголы либо маньчжуры…
Елизар почуял, что языком впустую молотил: лишь закатное море и ветерок, шелестящий листвой, согласно внимали словесам; Баяр хвастал Арсалану, что в третий год учения в Белграде говорил на сербском похлеще сербов; Тарас разливал «Столичную», а Ягор, задумчиво пощипывая струны, тихонько тянул:
На песню… ночные бабочки-метляки на костер… потянулись и купальщицы, словно чаровницы-русалки всплыли из морской пучины, и вдохновленные пареньки суетливо, наперебой манили русалок к тихому костру, каменному столу; но девицы робели, таились в тальниковой тени. В ночных бабочках, хотя и облаченных в платьишки, Елизар признал купальщиц, что сразу за черемушником коптились на жарком солнышке, вялились на морском ветру, и одна из них заушила Ягора, когда тот дал волю баловным рукам.
– Джентльмены, уступите деучатам кресла, – велел Тарас, и трое: Елизар, Арсалан и Баяр – слетели с бревна, на кое дивчины стеснительно сели.
Тихо, чтобы не рушить песнь, Елизар спросил Тараса:
– А как по-украински «Я тебя люблю»?
– «Я тобэ кохаю». А любимая – «коханя». А по-белорусски «Я цябе каха?ю».
– А я могу девушке и по-бурятски загнуть, – прихвастнул Елизар. – Би шамда дуртэб…
Арсалан колюче покосился:
– Русские девки всем на шею вешаются. Им до фени, азер, грузин, армян… А у бурят строго…
Елизар, затаив обиду, ответил:
– У русских тоже было строго… А если любовь?.. Там уж не смотрят: бледнолицый, краснолицый…
– …Чингачгук Большо-ой Змей, – досказал Тарас, подымая чару. – Ну что, дивчины, может, отведаете?.. – Те замахали руками. – Ну, хлопцы, тогда на посошок… А потом – стремянная… Ягор!
