Аверьян Вороноф, угнув плешивую голову с рожками сивых заушных прядей, словно старый козел, надумавший забодать кумушку-ёлку, потрусил вокруг ёлки, увлекая за собой ошалелых ребятишек. Но те испуганно расцепились, рассыпались горохом, настороженно прижались к мамкам, готовые юркнуть под материны подолы, словно бурундуки в глухой кедровый потай. Аверьян же, подпрыгивая срамным козлом и растопорщив руки крылами, полетел по детским яслям, взблеял:
И тут из подсобки выметнулся Емеля-дурачок и, размахивая осиновым колом, пошёл на Аверьяна – вот тебе и божий человек! Емелю догнала Снегурочка, с истошным воплем повисла на его свирепо окаменелых руках:
– Не надо, Емелюшка, не надо, милый! Пропади он пропадом.
– Надо!.. Надо, Снегурочка! Я что, зря по двору рыскал, осиновый кол искал?! Это же нежить, тут без кола осинового не обойтись.
– Не надо, Емеля, не надо! – умоляла Снегурочка. – Детей напугаешь. Ты лучше… про щуку…
– М-м-м!.. – озарённо промычал Емеля и звонко хлопнул по толоконному лбу. – Такая нынче жизнь пошла, поневоле русские сказки забудешь. Ну, ладно, счас я с ним разделаюсь, как Бог с черепахой.
Емеля уставился на Аверьяна, который, вихляя полами чёрного пиджака, словно крылами, летал вокруг ёлки и горланил про упырей и вурдалаков.
– По щучьему велению, по моему хотению… – зашептал Емеля, вскинув руки.
И тут Аверьян, ещё с разгона вертя хвостом, стал примечать, что и детва, и мамки, кои шарахнулись от него к стенам, стали расти на глазах, а ёлка своей кроной вроде упёрлась в потолок. Потом он с диким и липким страхом смекнул, что сам быстро мельчает, и каркнул давнишнее, полузабытое: «Контррра!..»
Он ещё хотел прибавить вгорячах, мол, вы же обалдуи, бестолочи!.. Вы же без меня живьём пропадёте!.. Но вдруг ощутил, что руки его обратились в чёрные крылья, а лицо болезненно вытянулось и затвердело чёрным костистым клювом.
Возле ёлки топорщился иссиня-чёрный ворон, и глаз его злобно вращался в глазнице и заволакивался сизой мутью.
– Каррр! Каррр! Каррр! Покаррраю! Дуррраки! – пригрозил Аверьян Вороноф, потом взлетел, дал кругаля над перепуганными ребятишками и вдруг обрадовался, что сверху ему видно всё, что творят русские дураки. «Чем бы их ещё пугнуть, дебилов?.. – призадумался летающий Аверьян, кружа над рождественской ёлкой и детворой. – Ёлку им свалить, что ли?» Нацелился ястребком, хотел сшибить тараном, но тут подоспел Емеля-дурачок и дошептал заклинание: «По щучьему велению, по моему хотению…»
Дверь самовольно распазилась, и в ясли-сад со свистом влетела пурга, заметалась, разгоняя тепло. Аверьян Вороноф, сморённый Емелей-дурачком, улетел в ночь, каркая проклятья. Заплакали ребятишки, закатилась в испуге маленькая Матрёшка.
Когда старые и малые одыбали от страха и потихоньку стали забываться в широкой песне, какую пел Емеля под гармонь, Снегурочка стала просить детей:
– Миленькие вы мои, родненькие… – всхлипывала она, – покличем Деда Мороза, аукнем. Какая ёлка без Мороза Ивановича!
После дружного зова, – Емеля дурачок опять шептал, – вдруг словно лопнула бумажная хлопушка, и Дед Мороз, живой, невредимый, выбрался из синеватого тумана. Дети ожили от страха и повеселели, лишь Матрёшка ревела в голос, чтобы чёрного ворона снова превратили в дядю Аверьяна. Дед Мороз кинулся утешать её и посулил, что дядя Аверьян станет человеком и будет жить в яслях завхозом. Хотя и посомневался, что Аверьян Вороноф станет человеком.
С той лихой ёлки и повелось: лишь в детских яслях заиграет цветастыми всполохами рождественская ёлка, тут же с каменистых отрогов Баргузин-хребта слетает ворон, чёрный, как печная головёшка, со зловещим синим отливом. Кружит над яслями, злодеюшко, кружит, а потом вцепится когтями в резной карниз и долбит клювом в стеклину, заросшую снежным куржаком. Выдолбит каркун полынью, глянет злым смолёвым оком и раскатисто каркает:
– Каррр! Каррр! Каррр!.. Дуррраки рррусские!.. Допррры-гаетесь…
Рождественская ёлка… Везде пляшут, а в Березовой гриве плачут, а ворон пуще ярится:
– Каррр! Каррр! Каррр!.. Покаррраю… всех скррраю…
«И покарает, накаркает беду…» – спохватились баргузинские соболятники и медвежатники и стали каркуна истреблять: палили из берданы дробью и картечью, солью и горохом, ставили волосяные силки, травили грузинским спиртом – должен бы махом когти отбросить, сколь уж деревенских мужиков от него перемёрло… и заморской жвачкой потчевали – думали, слипнется, всё без прока, никакая холера ворона не берет.
– Эх, не было печали, черти накачали, – опять же на рождественской ёлке горевала Снегурочка, ставшая богоданной женой Деду Морозу. – Хоть бы уж помер скорей…
Но Дед Мороз усмешливо покачал головой:
– Ага, держи карман шире – вороны по триста лет живут, а которые с нежитью покумились, те, моя бравая, вечно.
Баба Яга пояснила:
