податься. Но чо, паря, пошёл…
А лесник утром просыпатся, глянул, паря, на печь и обомлел: телок-то ноги лижет, которы в сапогах… Лижет и лижет, и вся морда красная.
– Мамочки родны! – Лесник-то страсть как испужался и ревёт: – Мамочки родны!.. Телок-то наш Хитрого Митрия съел!.. Одне ноги остались…
Ладно, чо делать?! Лесник-то мужик был простой, бесхитростной, пошёл в деревню на телка заявлять. Дескать, такой-сякой и разэтакий, коммерсанта съел.
Пришёл в село… Но, это, паря, уже друга история. Чайком отпотчуешь, може, глядишь, и поведаю…
Хорошо, что коровы не летают
…Вот и в селе Ботало мужики привадились пить. По первости, паря, на самогон налегали. А тут прикатил к нам из Иркутского барыга, по- нонешнему – коммерсант. Мужикам тормозну жидкость привёз, дескать, кондяк армянской, а это, мол, царска водка – жидкость для мытья стёкол. Прихватил и жувачку американску, чтоб без закуси не пили, а то окривеешь.
У троих мужиков с того кондяка и царской водки зубы выпали, волосы вылезли. А жувачкой закусили – нутро слиплось. Едва отвадились…
А у нас на деревне жил о ту пору хитромудрый воробей, звали его Ерофей. А по праздничкам дак и «Ерофей Палыч». И вот, значит, Палыч Ерофей важно похаживат с жёнкой, по-хозяйски высматриват овсяные зёрна в сухом назьме[154]. Приметит, сам не клюёт, бабе отдаёт. Беседуют, паря… Ерофей Палыч закручинился, об мужиках переживат:
– Чо же они, мужики-то, не прижучат спекулянтов?! Чо же на их управы-то не найдут?!
– Боятся, Ерофей Палыч… – жёнка отвечат.
– Тьфу!.. – Ерофей Палыч от досады аж смачно сплюнул. – Тьфу!.. Барахла. Кого там бояться?! Доведись мне… – Ерофей Палыч аж грудь растопоршил. – Дак я бы…
– О-ой, не свисти, – жёнка-то усмехатся. – Сидел бы уж, не чирикал.
– Да?! – Ерофей Палыч гневно прищурился на жёнку. – Посмотрим… Счас увидишь, как я этого барыгу…
Да с этими словами, паря, и полетел по деревне.
А коммерсант о ту пору выгружал из легковушки армянский кондяк и царску водку, а был коммерсант лысый. Тут Ерофей Палыч дерзко подлетел да прямо ему на лысину и… Варнак[155], конечно… Вытер барыга лысину платочком и говорит:
– Хо-ро-шо, что ко-ро-вы не летают…
А Ерофей Палыч над им кружится и чирикает сердито:
– Да, паря, жаль, что коровы не летают!.. Унавозили бы тя по уши…
Барыга так перепужался!.. Так перепужался!.. Думат, голос с небес. А тут… сто лет будет жить на помине… корова-то мимо и летела… Ага…
Тут коммерсант, даже не умывшись, схватил кондяк и царску водку – да так по уши в назьме и дёру из Боталы. А воробей Ерофей прилетел к жёнке, а та глядит на муженька – наглядеться не может! Герой!..
Сашка Ромашка
Жили в Ботало и русские, и буряты. Жили ладом. Иные переженились промеж себя и родили поболтов – крови поболтаны, и прозвали поболтов гуранами, на манер таёжных козлов. И жил у нас, паря, тракторист гуран – трудяга, каких ноне не сыщешь днём с огнём, а ночью с лучиной. И дородный такой, с чёрными, охальная смоль, густыми волосами, и с лица чернее головёшки… Поминаю его, паря, и диву даюсь: это пошто же ему дали такую улишну кличку – Сашка Ромашка. Он походил на ромашку, как его трактор на цветок василёк. Так его до старости и звали Сашка Ромашка. Ну, Ромашка да Ромашка… Хорошо хоть не Рюмашка. И такой в Ботало жил – Пашка Рюмашка.
А прозвище Ромашка прилепилось к Сашке в школьные годы. Учителка – нездешняя, беженка из Латвии, шибко, паря, изнежена была. И вот как-то вызыват она родителев Сашки, а те летовали и зимовали в степи, баран дак пасли. Скричала она, значит, евойных родителев и говорит отцу:
– Надо вашему Саше почаще голову мыть – пахнет.
Отец Сашки посмотрел на учителку и говорит эдак со вздохом:
– Сашка – не ромашка, Сашку нюхать не надо, Сашку учить надо.
Долетело и до ребячьих ушей про ту ромашку. Вот и прилепилось к Сашке чудное прозвище – Ромашка. Но, опять же сказать, характер у Сашки
