– А жили мы шикарно, в гостинице, кормились в ресторане, там можно и выпить. Геннадий… умный мужик… так и говорит: «Что вы все, как замороженные?! Ну, выпейте, как в деревне на Масленице. Может, повеселеете…» Все дрожат, а я пошто-то, Григорич, не такой был, отчаянный, бедовый. Эх, мне бы грамотёшки, я бы не железо варил, я бы на гармошке в Кремле играл… в Кремлёвском зале. А что?! Не боги горшки обжигают…
– Ишь куда занесло… Ты бы играл, а Ельцин плясал… – ёрничал я.
– А что, Ельцин бы вжарил стакан водяры и сплясал… Ну, я в Иваново ка-ак врезал попурри на темы сибирских плясок, так, веришь, Григорич, ивановские ткачихи на руках носили…
Пытался я вообразить: дородные ткачихи носят на руках Аполинария Серафимыча, но воображения не хватило, даже писательского.
– Потом и Коренев сыграл… И вот …Григорич, запиши… стали мы с ним дипломанты Всероссийского конкурса «Играй, гармонь!»… Короче, дали мы жару в Иваново, сибиряки же. В телевизоре гляжу: сплошь я и Геннадий Заволокин…
«Сыпь, тальянка, звонко, сыпь, тальянка, смело…»
– Люблю играть… и даже для себя. Да… Летом окошки распахну и завожу свою шарманку. Гармошка у меня звонкая, далеко слыхать, по заказу сделали в Шуе, a я расписал… Соседи во дворе сидят, просят ещё сыграть. Я смеюсь, дескать, билеты покупайте. А в молодости любил на реке играть. На Лене, бывало, возьмём лодку с другом, он гребет, а я играю; звук голосисто, широко, далеко плывет по воде. В Иркутске на Ангаре любил играть либо на море. Да…
И вот, Григорич, снится мне гармошка и снится. Замотали меня эти сны. И такие я во сне вариации даю, что и сам потом не пойму: откуда что берётся?! Талант, видно; мне бы в артисты податься, а не железо варить… Раньше я так не играл, как сейчас… Проснусь, хвать за гармонь – и, веришь, Григорич, то же играю, что во сне. Помню, Есенина во сне сыграл и спел, а утром, ещё ничем ничо, ещё не чаевал, взял гармонь и…
Аполинарий сгрёб гармонь, печально заиграл, запел осипшим голосом:
Пропел гармонист «под чужую песню и смеюсь и плачу», и в глазах слёзно засветилась кручина…
– Все играю, что душе угодно, а стильную музыку не люблю – молот в кузне наяривает. Мелодии нету, души нету, дурь одна прёт… А народ-то любит русскую музыку – живая, народная… Вот я бывал на свадьбах, на юбилеях, на проводинах, именинах, и только заиграю – всё, колотовку вырубают, и все, старые и малые, поют и пляшут под гармонь. У меня же музыка живая и слова чистые, не то что в телевизоре – помои… Случай был… Я дочь замуж отдавал. Взял гармошку на свадьбу. А дочь мне: «Там же, папа, молодые. Пусть аппаратура играет. Ты, – говорит, – папа, гармошку не бери. Вместе с мамой будете возле меня сидеть, как положено…» Но я свою гармозею всё же взял, не задавит… И веришь, Григорич, во время свадьбы аппаратура накалилась… от рёва-то… и замкнула, и задымилась. Всё, хана, без музыки остались… Вот тут моя гармонь-то и сгодилась. Взял, ка-ак врезал, все аж рты раскрыли. Так и отыграл на дочкиной свадьбе, и все напелись, наплясались и довольны остались…
Слушаю я заносчивую похвальбу – дитя дитём – посмеиваюсь про себя, но пишу в книжку: «в Иваново ткачичи до упаду хлопали, губернатор руку жал, хмельной мужик на колени пал перед гармошкой, частушечницы всего исцеловали…» Потом гармонист поплакался:
– Играть зовут, а не платят – всё на дармовщинку норовят или за рюмку водки, а у меня пенсия грошовая, мать и жена… Да, Григорич, не будь гармошки – тоска, а не жизнь, когда нищета кругом, а барыги наживаются[52]… Я же, Григорич, попервости был демократ от кудрей до пят, Ельцина защищал, а теперь, ежели того чёрт приберёт, стакан самогона махну, выйду во двор, буду на гармошке играть и плясать…
– Ну-у… Аполинарий Серафимыч, так тоже нельзя – грех, живая душа…
– Живая не живая… Угробил страну со своими причиндалами, а за Россию сколь народу головы сложили?! Миллионы… Мужики и бабы горбатились в холоде, голоде, строили Россию, а эти, крысы, махом страну разворовали… Веришь, Григорич, на всю Россию прославился, трижды в
