судьбу.
А. Ф. Совершенно с вами согласен.
Ф. Б. Посмотрите, как мы отлично получились.
А. Ф. Не хочу смотреть. Ха, вы надели мои очки?
Ф. Б. Ну постарайтесь же выглядеть не таким серьезным.
А. Ф. Вы находите, что я безнадежен?!
Ф. Б. Напротив, я нахожу, как говорит Уэльбек, что в наше время «единственный способ быть умным — это быть реакционером». Он абсолютно прав. Потому что общество в целом — это машина, летящая в стену.
А. Ф. Я часто задумываюсь над тем, что случилось со смехом. Ведь все кругом не перестают смеяться.
Ф. Б. Это называется «диктатура смеха».
А. Ф. Хохмачи. У нас во Франции смех почти убил юмор. Поэтому репутация тормоза меня мало беспокоит, хоть я и нахожу это несправедливым. Не то чтобы я мог похвастаться: я, мол, человек с юмором, — это было бы глупо. Но я люблю, когда весело, люблю витать в облаках, люблю, когда относятся ко всему скептически, несерьезно, легкомысленно; люблю, когда чутки к другим и когда себя всерьез не воспринимают. Это и есть юмор. А что мы видим вокруг? Телепередачи, где и ведущие, и гости злобно потешаются над другими: например, над судьбой Шанталь Себир[186]. Что с нами происходит? Вынужден напомнить — хотя это будет воспринято как пафос, — что нацисты тоже любили смеяться. Они обступали со всех сторон своих жертв — таких бородачей, как вы, или правоверных иудеев с пейсами — и, покатываясь со смеху, отстригали им волосы. Знаете, как они веселились! Не переношу такой смех. Но это мое выборочное отношение к смеху вовсе не значит, что я чопорный зануда. Я просто ощущаю отсутствие юмора как сиротство.
Ф. Б. Шарль Пеги[187] сказал: «Все обращать в шутку». Мир, в котором мы живем, именно этим и занимается. Смеяться при этом позволено?
А. Ф. Я лично не в состоянии смеяться.
Ф. Б. В моей смиренной роли писателя я стараюсь смеяться в ответ на этот тоталитаризм смеха.
А. Ф. Меня он убивает. Не вижу в нем ничего забавного. Может, дело в темпераменте… Я иногда смотрю по телевизору передачу «Гиньоль-инфо»[188]. Но не каждый день подвергаю себя такому испытанию. Это же ужас что такое! Какие-то варварские развлечения!
Ф. Б. От некоторых скетчей бывает ощутимая польза.
А. Ф. Редко. От карикатур — может быть, хотя и они — не самая достойная разновидность смеха. Но карикатура, которая изо дня в день навязывает вам стандарт благомыслия, — это хотя бы политкорректная насмешка. Нет, надо быть честным, оригинальным, непредсказуемым.
Ф. Б. Наш президент дал предостаточно поводов для насмешки на ближайшие пять лет. Юмор нон-стоп — это мрак, зато юмористам раздолье.
А. Ф. Но только не когда они говорят, что Саркози — карлик. Уму непостижимо! В нашем обществе антирасистская пропаганда хлещет как из рога изобилия. Правда, лучше уж такая, чем расистская. Однако она становится лживой, когда забывает, что наше полиэтническое общество является также полирасистским. Расизм у нас — всех мастей, на все вкусы. У нас смеются даже над физическими недостатками. Над кем-то смеются, потому что он ростом не вышел, и награждают его крючковатым носом — притом что нос у Саркози совершенно другой формы. Над Жискар д’Эстеном[189] смеются, потому что он стар. И это наше общество! У нас допустима дискриминация по возрасту! Мы не поставили пролетариат у власти, но мы вознесли молодежь до небес. Взрослых больше нет, есть одна только молодежь. «Профессор, вы старик, и ваша культура устарела» — читали мы в Мае 68-го на стенах университета в Нантере[190]. Эта мысль была услышана и воспринята: сегодня все, независимо от возраста, кичатся своей молодостью.
Ф. Б. На эту тему у вас есть одна фраза, которая мне очень нравится: «Культурного человека сменил избалованный ребенок». Вернемся к вам самому. Вы окончили «Эколь нормаль», получили степень агреже по филологии, а отнюдь не по философии. А потом всю жизнь писали философские эссе, преподавали философию в Высшей политехнической школе, хотя, возможно, коль скоро вы получили филологическое образование, вам хотелось стать писателем. Собственно говоря, передача, которую вы ведете на «Франс-Кюльтюр», скорее литературная: вы рассказываете о книгах. Вам нравятся такие писатели, как Кундера, оба Рота (Йозеф и Филип), оба Камю (Альбер и Рено), Филипп Мюрэ, Генри Джеймс, Мишель Уэльбек, Джеймс Солтер… Почему вы не стали писателем? Вам было бы гораздо легче говорить то, что вы говорите. Могли бы нести любую ересь — никто б вам слова не сказал! В романе можно было бы на голубом глазу, устами персонажей, выдать все, что вы выдали по поводу французской футбольной команды и фильма Кустурицы. Но если вы эссеист и мыслитель, это сделать гораздо труднее, вы отвечаете за свои слова.
А. Ф. Я знаю предел своих возможностей. Если у меня и есть какой талант, то это талант вкладывать в эссе, насколько возможно, мою способность мыслить и человеческую реакцию. Истории рассказывать я не умею. У меня нет воображения, я не обладаю даром описывать.
Ф. Б. Ах, если б все современные литераторы были так же требовательны к себе!
