А. Ф. Я к себе тем более строг, что многие современные авторы очень для меня значимы. Равно как и философы. Есть книги, которые прочитываешь один раз, и книги, которые перечитываешь всю жизнь. Среди последних могу назвать книги Левинаса[191], Ханны Арендт[192], Хайдеггера. Еще это романы Кундеры, «Людское клеймо» и «Американская пастораль» Филипа Рота, «Первый человек» Камю… Я хотел бы еще больше написать об этих книгах в моих эссе, об их понимании, о том, на какие размышления они наводят. Но вы правы. В романе автор менее уязвим, более свободен. В устной речи не сразу находишь удачную формулировку, неизбежно где-то перегибаешь палку, где-то ошибаешься, топчешься на месте, не находишь слов. Что касается приписываемых мне заблуждений, я не признаю себя виновным. Мое интервью с газетой «Гаарец»…
Ф. Б. «Гаарец» — это та израильская газета, которой вы заявили, что французская футбольная команда — это не «black-blanc-beur» (черные-белые-арабы), а «black-black-black» (одни черные). Но это действительно так, и ничего особенного нет в том, что вы это сказали. Разозлила их ваша следующая фраза…
А. Ф. «Европа показывает на нас пальцем и смеется». Я не понимаю, что произошло. Я давал интервью израильским журналистам. Отнесся к ним со всем доверием. Мы сидели в кафе и беседовали…
Ф. Б. Почти как сейчас. Впредь будьте осторожней!
А. Ф. Меня убаюкали слова журналистов: «Какая замечательная получилась беседа, теперь нам нужна ваша фотография, мы хотим дать ее на обложке». А на обложке меня представили, как будто за мою голову дают награду, да еще в придачу сделали из меня этакого еврейского Ле Пена. Я попал в идеологическую ловушку. В Израиле есть люди, которые делят мир на угнетателей и угнетенных и повсюду видят войну. Враг для них всегда внутренний: меня они восприняли как некоего переселенца-колониста, чужеродный элемент. Следовательно, меня надо было расстрелять. Если бы я перечитал материал, я бы обязательно вымарал свои слова про сборную Франции. Я пытался что-то им доказать. Я говорил: «Нельзя прощать иммигрантам выступления 2005 года». Лучшее, что можно в этой ситуации сделать, — это заставить их устыдиться. Нам твердят, что они утратили ориентиры, — так надо дать им эти ориентиры, а не оправдывать их действия стремлением отомстить, да еще и героизировать их, когда они поджигают школы, автобусы, библиотеки. Один из аргументов в их пользу: они, мол, разочаровались в республике; они-де любят республику, а она их обманула, загнала в гетто и в перспективе предлагает лишь безработицу. Я напомнил журналистам франко-алжирский матч: вот вам, пожалуйста, смешанная, разноцветная команда — а стадион ее освистал. Даже Тьерри Анри[193] отреагировал с юмором: матч прервали в тот момент, когда Франция вела 4:1; так он заявил: «Неплохо для игры на чужой территории». Недавно история повторилась во время матча Франция — Марокко; благомыслящая общественность зажмурилась от ужаса и сделала вид, что ничего не произошло.
Ф. Б. А люди-то и знать не знают, что вы такой любитель спорта.
А. Ф. Да, футбола. Так вот, «Марсельезу» освистали, и я говорю, что многоэтническая Франция запуталась в своих собственных критериях, потому что освистанная команда была «black-black-black». И Европа взирала на все это с изумлением. А восточноевропейские страны, которые с этнической точки зрения однородны, потому что у них нет колониального прошлого, говорят: «Ах, как любопытно». Когда я увидел свое интервью в напечатанном виде, то пожалел, что столько всего наговорил, я понял, что меня подставили. В той статье много чего было переврано. И название было под стать: «Они не несчастны, просто они мусульмане». Я этих слов в жизни не произносил.
Ф. Б. Хуже всего, когда твои интервью выходят за рубежом. Я давал интервью в России, и выходили они по-русски. Но когда ты даешь интервью далеко от дома, ты упускаешь из виду, что твои слова могут появиться в Интернете. Все надо перечитывать. Почему Кундера уже тридцать лет не дает интервью? Потому что знает, что из всего им сказанного журналисты выудят одну фразу, вырвут ее из контекста и потом эта фраза будет его преследовать всю жизнь. Да что мы зависли на этой теме? Давайте лучше о том, что вы пишете.
А. Ф. Когда видишь последствия таких подтасовок, понимаешь, что уже не до шуток. Я пытался объяснить, говорил, что не узнаю себя в персонаже, созданном путем ловкого монтажа. Что это была шутка в кундеровском духе. Что надо вернуть мои слова в изначальный контекст. Я полюбил футбол благодаря моему отцу. Он только и ждал, когда я немного подрасту, чтобы повести меня на матч «Расинг-клуба»[194]. Читая мне состав французской сборной, он иронично кривился.
Ф. Б. Там раньше было много поляков, венгров, итальянцев…
А. Ф. Мой отец недоумевал: а где же французы во французской сборной? Так что моя шутка — это ответ на ухмылку моего отца, и не надо видеть в ней то, чего там нет. Я им рассказал, как ходил на «Французский стадион» смотреть полуфинал Кубка мира 98-го года между Францией и Хорватией. Перед началом матча меня раздирали противоречия. Почему? Я был единственным французом, симпатизировавшим хорватам, которых все кому не лень называли фашистами. Возможно, я даже тайно желал, чтобы Хорватия выиграла. Тем более что Паскаль Бонифас [195] заявил на «Франс-Инфо»: «Это матч между демократией и диктатурой». Разумеется, во мне победил патриотизм. Когда хорваты начали вести со счетом 1:0, мое сердце заныло. И когда затем Тюрам[196] сравнял счет, я был совершенно счастлив. Потом он забил второй гол и встал в свою коронную позу: тут я чуть не сошел с ума от радости — и это я тоже рассказал журналистам. Представьте себе, что сегодня главный, кто катит на меня бочку, — это именно Тюрам. Ни за что не упустит случая сказать, что я расист. Проблема в том, что мишенью является вовсе не расизм. Расизм-то как раз и пытаются спасти. Нужны расисты, которые были бы на виду. А интеллектуал как раз и является удобной мишенью.
