нашего общества будут другие основы, и нечего оплакивать культуру, которая породила такое». Я же отвечаю: мы не можем приравнять Данте и Расина к Гитлеру. Мы их не отдадим. Надо сопротивляться. Вот Кундера пишет о Терезинском гетто, транзитном немецком концлагере, привлекшем внимание Красного Креста. Заключенные пользовались в нем определенной свободой: они ставили спектакли, организовывали концерты и лекции, устраивали школы для детей — детей, у которых не было будущего. Это был мимолетный расцвет культуры. Надо помнить о Терезинском лагере. Но вернусь еще раз к Аттали и его флешке, к тому, что детей пытаются приспособить к современному миру. Для учеников старших классов Интернет — настоящая катастрофа, потому что они наловчились делать коллажи. Им даешь задание — а они кликают мышкой, и готово дело. А из-за Википедии вообще со мной всякие казусы происходят.
Ф. Б. Что, врут с три короба?
А. Ф. У меня там есть биография, я читал. Оказывается, я «философ, родившийся в 1949 году, сын еврейского торговца кожей, депортированного в Освенцим». Трудно переоценить топорность и бесцеремонность такой презентации. Да оставьте же в покое моего отца! Если я захочу о нем рассказать, я сам это сделаю…
Официантка. Господа, тальятелли с сельдереем и репой под луковой пеной, с кусочками трюфеля.
Ален Финкелькраут потрясен, закатывает глаза.
Ф. Б. Простите, мадемуазель, это он от восторга.
Официантка. Хотите, я напишу вам это на листке бумаги?
А. Ф. О да, сделайте милость! Я покажу это жене и скажу, что желаю есть это каждый день. Вот посмеемся!
Ф. Б. Видите ли, он сын депортированного еврейского торговца кожей, в этом все дело… Но тсс, тсс, это такой ужас!!
А. Ф. Интернет — это претворенная в жизнь утопия, этим-то он и ужасен. Иллюзия уничтожения того, что Мишель Фуко называл «порядком дискурса». Иначе говоря, никакого контроля, любые дискурсы дозволены, возможно все и в любых количествах. Базовые разделения
Ф. Б. Я о вас читал в Интернете такие вещи, какие на бумаге не напечатаешь. Это сразу бы подпало под статью закона, но затевать процесс никому неохота, поэтому то, что раньше было запрещено, становится дозволенным: клевета, ругательства, оговор, пасквили.
А. Ф. А, так это продолжается?
Ф. Б. Про вас пишут на довольно странных сайтах — возможно, потому, что вы нелицеприятно отзывались о Дьёдонне[203].
А. Ф. Он подавал на меня в суд, но потом передумал.
Ф. Б. Еще в обществе происходит то, что Фуко, кажется, называл биополитикой. Это повальное оздоровление: к примеру, нельзя курить в барах. А скоро и фуа-гра нельзя будет есть, и получим мы рацион — пять овощей и фруктов в день. Идея защищать граждан от них самих — да это же чистой воды фашизм. Этой проблемой занимался Филипп Мюрэ[204].
А. Ф. Давайте разделим эти проблемы. Я в ужасе и печали по поводу сегодняшнего наступления на табакокурение. Надо было установить определенный модус вивенди. До этого курящие и некурящие как-то умудрялись жить в мире. А теперь уже и на улице скоро нельзя будет курить. Власти считают, будто можно вычленить и изолировать зло, но это отдает суеверием, тут мало разумной заботы о здоровье. А уж если участились случаи астмы, то это не из-за сигарет, а от перенаселения.
Ф. Б. Считается, что эти меры сильно уменьшили количество инфарктов.
А. Ф. Да просто надо меньше курить. Что касается так называемого пассивного курения, то к нему я отношусь скептически. В последнее время некурящие стали вести себя в высшей степени нагло, это просто ни в какие ворота…
Ф. Б. А вы курите?
А. Ф. Нет, просто не люблю стадность в суждениях. Общественное мнение — это же пластилин, лепи что хочешь. Не законы надо менять, а нравы. Все эти организации, что ведут кампанию против кафе, позволяющих своим клиентам курить и предупреждающих тех, кто не курит, что им там не рады, — все это сущий бред. И какая законопослушность! Но тут надо все же отделять одно от другого. Когда я ем фуа-гра, я испытываю чувство
