Нет, я не любил туда ходить.
Ф. Б. Вы не танцевали?
А. Ф. Я любил танцевать рок, но я не люблю танцевать один. Это не поза, не решение — просто я так устроен, можно считать, это мой недостаток.
Ф. Б. Вашу особенность можно истолковать так: это совершенно естественно, ему чужд индивидуализм, поэтому он не любит танцевать в одиночку. Ему надо чувствовать прикосновение рук.
А. Ф. В таком случае Николя Саркози наименьший индивидуалист из всех президентов в истории человечества, потому что он очень часто прикасается руками. Это почти трогательно. Самый тактильный из всех президентов.
Ф. Б. Так, значит, адресов у вас нет?
А. Ф. Чтобы уж закончить с клубами… Я не могу отключиться. Я не пью спиртного.
Ф. Б. Сегодня — исключение?
А. Ф. Я даже не люблю фильмы, где люди много пьют. Не выдерживаю, встаю и ухожу.
Ф. Б. А у вас есть какие-нибудь вредные привычки?
А. Ф. Есть, но не эта.
Ф. Б. Какая же? Футбол?
А. Ф. Тупое смотрение телевизора. Могу смотреть часами. Если мне вечером не работается, я сажусь к телевизору, чтобы немного расслабиться и оттянуть момент бессонницы. А алкоголь органически не переношу.
Ф. Б. А что у вас вызывает опьянение?
А. Ф. Хм… С гашишем у меня были проблемы, плохо получалось его глотать.
Ф. Б. У меня тоже, я кашлять начинал.
А. Ф. Уколы героина тоже не пошли. Когда в первый раз понюхал кокаин, чихать стал. Так что единственная дурь, которая в определенный момент жизни могла бы меня затянуть, — это кислота, но я не поддался. Очень странные ощущения. Она вызывала несильные галлюцинации. Но главное — смех, в течение долгого-долгого времени безудержный смех; это доходило до абсурда. И принимать легко — таблетку проглотил, и все. И всякому доступно. Замечательное средство.
Ф. Б. Никогда не пробовал. Если хотите, давайте как-нибудь попробуем вместе. Хотел бы я посмотреть, как ЛСД действует на Финкелькраута!
А. Ф. Однажды… Ну да ладно.
Ф. Б. Вы не хотите назвать адреса?
А. Ф. Я люблю назначать встречи в самом обычном кафе, «Ростан» называется. В восьмидесятые годы мне нравилось ходить в «Клюни». Сейчас там «Пицца-Хат» или что-то в этом духе. Заведение было несколько обшарпанным и грязным, находилось на втором этаже, но атмосфера там была космополитическая, в духе Йозефа Рота[213]. Однако этого места больше нет. Так что мое последнее пристанище — «Ростан».
Ф. Б. А какое путешествие вы хотели бы совершить?
А. Ф. Я хотел бы снова, но на этот раз уже с умом, повторить путешествие, которое совершил в шестнадцать лет автостопом. Мои родители, трепетно меня опекавшие, вдруг отпустили меня! Это была Шотландия. Я хотел бы получше изучить Уэльс и Норвегию. Но, увы, моя жена жаждет солнца.
Ф. Б. А вас тянет на север, к зелени и холмам!
А. Ф. Да, я хотел бы проехаться по Европе. Хочется получше узнать европейские города, которые я видел поверхностно, например Берлин или итальянские городки. Это какая-то внутренняя потребность. Европеизируюсь, можно сказать. Хотя Африка меня тоже привлекала. Я побывал в Кении, но теперь это становится все труднее из-за конфликта между городской нищетой и организованным туризмом. Ехать в Африку по следам Карен Бликсен[214] уже невозможно. Хотелось бы, но невозможно.
Ф. Б. Последний вопрос: Ален Финкелькраут, вы демократ?
А. Ф. Конечно демократ, а кем же мне еще быть? Роялистом?
Ф. Б. Может быть, поборником элитизма? Вы только что рассуждали об аристократизме в культуре.
А. Ф. Я думаю, что демократия — это наилучший государственный строй, потому что в ней всегда есть некая незавершенность. В демократии уже заложены этические вопросы и критерии оценки ее успешности. Но я пытаюсь одновременно защищать демократию как строй, жажду ее распространения и критикую как процесс, затягивающий нас в неопределенность, взаимозаменяемость и всеобщую уравниловку. Как граждане мы все равны. Это равенство надо оберегать, но я думаю, что если демократия выйдет из берегов и затопит все кругом, то демократическое общество станет невыносимым.
