— Я хочу от тебя большего, скюльвенд. Ты всегда говорил, что мы, айнрити, делим честь, как другие делят добычу. И сейчас ничего не изменилось. Мы перенесли много страданий. Тот, кто войдет в Карасканд, обретет бессмертную славу…
— А ты слишком болен.
Конрийский принц фыркнул.
— Сперва ты плюешь мне под ноги, а теперь заявляешь о моей немощности… Иногда я думаю: может, ты заслужил эти шрамы на руках, убивая не людей, а хорошие манеры?
Найюр почувствовал себя оплеванным, но сдержался.
— Я заслужил эти шрамы, убивая дураков.
Пройас рассмеялся было, но тут же закашлялся. Он повернулся и сплюнул мокроту в чашу, установленную в тени за креслом. Ее медный край поблескивал в неверном свете.
— Почему я? — спросил Найюр. — Почему не Гайдекки или Ингиабан?
Пройас застонал, его передернуло под одеялами. Он подался вперед и обхватил голову руками. Кашлянув, он взглянул на Найюра. Две слезы, следы борьбы с кашлем, скатились по щекам.
— Потому что ты, — он сглотнул, — самый способный.
Найюр напрягся и почувствовал, как в горле зарождается рычание.
«Он имеет в виду, что без меня проще всего обойтись!»
— Я знаю, ты думаешь, что я лгу, — быстро проговорил Пройас. — Но я не лгу. Если бы Ксинем по-прежнему был… был…
Он моргнул и покачал головой.
— Тогда я попросил бы его.
Найюр внимательно посмотрел на принца.
— Ты боишься, что это может оказаться западней… Что Саубона обманули.
Пройас проглотил ком в горле и кивнул:
— Целый город за жизнь одного человека? Ненависть не может быть настолько велика.
Найюр не стал с ним спорить.
То была ненависть, затмевающая ненавидящего, голод, заключающий в себе саму суть аппетита.
Низко пригнувшись, держа меч наготове, Найюр урс Скиоата крался вдоль верха стены к боковым воротам, размышляя о Келлхусе, Моэнгхусе и убийстве.
«Нужен ему… Я должен найти способ стать нужным ему!»
Да… Безумие подступало.
Найюр замер, прижавшись спиной к мокрому камню. Следом за ним на небольшом расстоянии крался Саубон, а за принцем — еще около полусотни тщательно отобранных людей. Задержав дыхание, Найюр попытался успокоиться. Он взглянул на огромную паутину рассыпанных внизу построек, освещенных лунным светом. Странное чувство: увидеть как на ладони город, который так долго им сопротивлялся. Все равно что поднять юбки спящей женщины.
Тяжелая рука легла на его плечо. Найюр обернулся и разглядел в темноте Саубона, его ухмыляющееся лицо, обрамленное кольчужным капюшоном. Луна бросала блики на его шлем. Найюр уважал воинскую доблесть галеотского принца, но никогда не испытывал к нему ни доверия, ни приязни. В конце концов, этот человек тоже примкнул к своре дунианина.
— Вид почти как у распутницы… — прошептал Саубон, кивком указывая на лежащий внизу город. Он поднял голову; глаза его сияли. — Ты все еще сомневаешься во мне?
— В тебе я не сомневался никогда. Лишь в твоей вере в этого Кепфета.
Ухмылка галеотского принца сделалась еще шире.
— Истина сияет, — сказал он.
Найюр с трудом удержался от презрительной усмешки:
— Не лучше, чем свинячьи зубы.
Он сплюнул на древнюю каменную кладку. От дунианина некуда было деться. Иногда ему казалось, будто Келлхус разговаривает с ним из каждого рта, смотрит из каждой пары глаз. И от этого становилось еще хуже.
«Ну что-нибудь… Ведь что-то я наверняка могу сделать!»
Но что? Их договор об убийстве Моэнгхуса был фарсом. Дуниане не чтят ничего, кроме собственной выгоды. Для них имеет значение лишь результат,
