Ночевал Андрей не в камере. В управлении содержали вполне приличную гостевую комнату для приезжающих по какой-либо служебной надобности сотрудников. Командированных, так сказать. На ужин сытно накормили – мясо, каша, кружка горячего сладкого чая. И душевые кабинки имелись, Сосновцев с наслаждением смыл с себя пыль оврага и нервное возбуждение. Правда, потом выяснилось, что все его вещи исчезли. Выдали свежее солдатское исподнее и уложили спать.
Однако обещанный отъезд откладывался. С утра Михаил Васильевич принёс стопку бумаги и перо с чернильницей.
– Пётр Афанасьевич велели подробно описать всё, что вы ему вчера рассказывали, Андрей Павлович. – Положил принесённое на столик у окна и вышел.
До обеда Сосновцев подробно расписывал свою жизнь на бумаге, взвешивая каждое слово. Обед подали прямо в номер, а потом тот же унтер принёс ещё бумаги и довольно толстый журнал, который оказался опросником.
– Вот, велено отвечать на все вопросы по порядку. Бумаги не жалеть, если надобно ещё чернил, принесу.
И вновь началось бумаготворчество, вплоть до самого вечера. Покончив с опросником, Сосновцев отужинал и завалился спать. На следующий день его вообще не беспокоили. Надо полагать, разбирали и оценивали его каракули. Но к вечеру появился Постышев, коротко поздоровался и объявил, что завтра они вылетают.
Рано утром Андрея разбудил Пришвин. На стуле, рядом с кроватью, висела одежда: рубашка, узкие брюки под штиблеты, сюртук простого сукна и шляпа. Сами штиблеты стояли под стулом. Всё новое, необмятое, но пришлось впору. Одежда казалось непривычной, но была удобной и приятной телу.
После короткого завтрака чаем с бутербродами, Андрея повезли на уже знакомом автомобиле «Рено» к эллингам. По дороге Сосновцев жадно смотрел в окно: на здания, вывески магазинов, аптек и трактиров. На церкви, которых во Владимире было не счесть. Ну да, Золотое Кольцо, в его время сюда возят туристов. Смотрел на прохожих, будто сошедших со страниц старинных журналов.
С утра небо затянуло тучами, то и дело накрапывал дождик. Мужчины надели длинные плащи, шляпы и котелки. Многие шли с тросточками. Дамы укрыли плечи пелеринами, в руках миниатюрные сумочки, на головах элегантные шляпки. Мелькали яркие зонтики. Вот ровной колонной прошагали солдатики с сосредоточенными лицами, ясно – в городе военный аэродром. Жизнь текла своим чередом. Сможет ли он найти своё место в этом течении?
Дважды они обгоняли пролётки, потом какое-то время ехали параллельно конке. Чётвёрка лошадей бодро тянула не слишком-то и большой вагон с пассажирами, весело позвякивали колокольцы. А на выезде из города их обошла быстроходная колесница, которую кроме как мотоциклом и назвать-то было невозможно. Правда, задние колёса у него были двойные, а так же имелся лёгкий тент, прикрывающий седоков от дождя. Но без сомнения это был мотоцикл, экипаж, рассчитанный на одного, от силы двух человек.
Зато не резала глаз навязчивая, крикливая реклама. Не было толчеи, транспортных пробок, не тащили неподъёмные сумки пожилые женщины. И вообще, старики на улице если и встречались, то вышагивали чинно, обмениваясь поклонами. Или приподнимали шляпы. Вокруг царила чистота. Да вон, неутомимый бородатый дворник в фартуке и с бляхой на груди, несмотря на накрапывающий дождик, метёт тротуар со всем усердием…
Автомобиль окончательно покинул городскую черту. С обеих сторон замелькали убранные поля и облетевшие сады. Скоро показалось ограждение станции дирижаблей. На проходной стоял солдат в шинели и с винтовкой. Стоило появиться гостям, как из караулки показался офицер в фуражке и накидке. Михаил Васильевич предъявил ему бумагу, офицер коротко отмахнул солдату. Шлагбаум поплыл вверх.
По накатанной дороге они доехали до эллингов. Вблизи величественные сооружения выглядели и вовсе уже грандиозно. Башни и платформы причальных мачт производили впечатление монументальности и надёжности. У одной из них висел дирижабль, такое впечатление – тот самый, виденный вчера. До него было метров тридцать, и Сосновцев смог разглядеть гиганта воздухоплавания получше.
Серебристая сигара корпуса достигала в длину не менее двухсот метров, а в поперечнике, в центральной части – около сорока. Корпус жёсткий, с отчётливыми продольными рёбрами и мощным хвостовым оперением. На борту горделиво вздёрнул оба своих клюва двуглавый имперский орёл, а ближе к носу сияла надпись «Гром Небесный».
Гондолы были без сомнения бронированные. Передняя несла плутонги лёгких орудий – спереди и сзади. Вторая, та, что расположилась ближе к корме, размерами превосходила первую и предназначалась, очевидно, для перевоза десанта или авиабомб. По её периметру щетинились пулемётные стволы. Вынесенные по бокам дирижабля мотогондолы несли двигатели. Вращались пропеллеры, подрабатывая то в одну сторону, то в другую, и удерживая дирижабль в устойчивом положении.
– Что, впечатляет? – улыбнулся Постышев, дожидавшийся у входа в одну из решётчатых башен. Одет он был в тужурку – укороченное пальто – и круглую мерлушковую шапку с синим верхом. – Не правда ли, величественное зрелище! А в полёте и вовсе красота, весь мир на ладони! Вам идёт наша одежда, – без перехода продолжил он. – Надеюсь, вы не в обиде, что пришлось распрощаться с этими вашими кепочкой и штанами непонятного цвета? Согласитесь, ходить в таком наряде по улицам наших городов…
– Да бог с ней, с кепочкой, – отмахнулся Сосновцев. – Мы что, полетим на этой штуковине?
– Не поминайте Бога всуе, сударь, – совершенно серьёзно заметил особист. – Признак дурного тона. И это – не «штуковина». Это боевой дирижабль крейсерского класса, гордость империи. По комфортабельности он, конечно, уступает пассажирским судам, но путешествовать будет достаточно удобно. А
