невинность и власть над вечностью.
Он ощутил некий дискомфорт – там, «внизу», на темной половине мира, где обитали существа из плоти и крови. Черви, проникшие из другой вселенной, сожрали вечно юную душу. Осталась матрица, пустые соты, уродливый близнец подлинной силы. Он дорого заплатил за свое несовершенство, снова угодив в ловушку материи.
Впервые за двадцать земных лет – плюс вечность по внутренним часам – он выбрался из своего номера в бесконечный коридор отеля. И обнаружил длинную череду дверей в пространстве и во времени. Совсем рядом, по соседству, оказался «люкс» с видом на искаженный мир.
Он постоял перед открытой дверью. Осмотрел интерьер и средства коммуникации. Все это пришлось ему по вкусу.
Потом он вошел.
Включил в номере свет. Ослепительный свет.
Перед ним корчилось что-то. Или кто-то. Недоумок, занимавший роскошные апартаменты и задолжавший очень много. Он хотел пожить еще, но уже созрел для спасения…
«Жилец» вышвырнул его вон и занял номер.
Несмотря на спущенные брюки, он догнал ее, когда она уже почти добралась до центрального поста и протянула руку к кнопке «тревога».
Но вызвать охранников сверху Соне так и не удалось. Рыбкин схватил ее одной рукой за подбородок, другую возложил на затылок и резким движением сломал женщине шейные позвонки. Она не успела даже пикнуть. Раздался тихий хруст – и вечная темнота застыла в зрачках.
Отпустив медсестру, Славик посмотрел на свои чисто вымытые ладони. На них не было ни единой частицы человеческой грязи.
Оставалось уладить кое-какие формальности. На часах центрального поста было 6:24. Наручный хронометр, подвергнутый серьезным испытаниям во время водных процедур, показывал 6:25. Воистину время шло так медленно, как хотелось Рыбкину! Он не ощущал и следа былой слабости. Без особого напряжения он дотащил стокилограммовую тушу Сони Гринберг до двери палаты номер три. Открыл ее и снова услышал замогильные стоны Бобо. Теперь тот стенал, как собака над мертвым хозяином.
Рыбкин втащил Соню внутрь, положил возле кровати психа и расстегнул все ремни. Бобо задергался, будто его жалили пчелы, и изогнулся дугой. Он все еще
Рыбкин вышел в коридор и оставил дверь третьей палаты
Высушив «свинку» под струей теплого воздуха и кое-как напялив на нее белье, он отвез пациентку обратно. Положил возле дальней стены и по- отечески поцеловал в высокий чистый лоб. Глаза «свинки» глядели в потолок и ничего не видели. Ресницы не дрожали. Крылья носа были неподвижны… С легким сердцем Рыбкин принес ведро воды и вымыл пол. Затем еще раз тщательно вытер руки.
Оставшееся до конца дежурства время санитар посвятил ревизии в своем шкафчике. Журналы, которые теперь были ему не нужны, он бросил в мусоросжигатель. Избавился также от «колес» и ампул морфина. Сменил халат на сухой и чистый. Съел «сникерс» – и порядок!
В 7:14 он проведал свою новую «возлюбленную» перед расставанием. В тот самый момент, когда он вошел в двенадцатую палату, раздался дикий вопль Бобо, пробившийся даже сквозь звукоизолирующую дверь.
Рыбкин остался безучастен. Он по-прежнему улыбался. Он сразу же понял: для кого-то кино закончилось. Его обострившаяся интуиция подсказывала ему, что этим утром все радикально изменилось. Он вступил в новую фазу существования.
На всякий случай Славик все же потрогал запястье «свинки» и ткнул пальцем ей под челюсть. Пульса не было. Прекрасное тело начало коченеть. Тварь была мертва.
После этого он посетил последовательно оставшихся пятерых пациентов и
Вскоре на подземном этаже появился санитар дневной смены по кличке Моня. Рыбкин знал, каким будет первый вопрос. Ритуал сдачи дежурства почти не претерпевал изменений в течение многих лет.
– Как «свинка»? – спросил Моня.
– Сдохла, – коротко ответил Рыбкин.
Славик выглядел совершенно невозмутимым. Он все продумал. Он знал правильные ответы на любые, даже самые скользкие вопросы.
Он был готов к служебному расследованию.
После окончания служебного расследования репутация санитара Рыбкина осталась незапятнанной, как крылья голубя мира. Он не получил даже
