Я вместе со всеми увещевал Аню: «Да чего ты? Это тот же дедушка, просто другие усы…» — «Нет, нет, нет!» — Она не шла ни на какие компромиссы, «такого дедушку» не принимала.
Дедушка был так расстроен, что потом вытравливал эти свои черные усы перекисью водорода, чтоб скорее они посветлели. Он очень долго у нас не появлялся — ему было ужасно стыдно, что его не признает родная внучка…
Дед меня, конечно же, любил. Звал он меня нараспев, подчеркнуто уважительно: «Миха-а-алыч!» Как-то спрашивает меня трехлетнего: «Михалыч, ну что ж ты такой грустный сидишь?» А я, видимо, уже в каком-то образе актерском, отвечаю, повесив голову: «Меня все бьют». Дедушка опешил: «Как? Кто ж тебя бьет? Мама тебя бьет?» — «Бьет…» — «И папа тебя бьет?» — «Бьет…» Не знаю, почему я так ответил, но все потом мне это припоминали со смехом. Дедушка: «И Анечка тебя бьет?» — «Бьет…» — «Скажи-ка, Михалыч, а дедушка тебя бьет?» — «Бьет…» — «Ну-у-у, Миха-а-алыч!» Тут уж дедушка развел руками. Конечно же, он знал, что и шлепка ни разу в жизни мы не получали, что нас родители воспитывали только словом.
Вспоминает Анна Михайловна Державина, сестра автора: «Как-то раз нам здорово попало. Точней, попало мне. Из-за кого бы вы думали?… Правильно. Конечно, из-за Мишеньки.
Это было в эвакуации, в Омске. Мы жили в огромном деревянном доме. Там, кроме нас, жило много всяческих семейств, а так как кухня была в этом доме большая, там все по очереди нагревали воду и мыли детей. Нас с Мишкой мыли в корыте, рядом стояло ведро, чтобы мыльную воду туда сливать. Так вот, в тот день мама выкупала первым Мишку, надела на него все чистое — штанишки, рубашечку, носочки. И стоял он весь намарафеченный, этакий красавчик-ангелочек. Следующей должна была купаться я. Когда мама сливала воду, Мишка стоял, смотрел. Мама даже комментировала ему свои действия: «А сейчас я Анечку буду купать так же, как тебя».
М. Державин. «Арбатский дворик»
Меня посадили в корыто, выкупали, мама снова слила воду в это ведро. И тут Мишка исподтишка взял и брызнул в меня этой мыльной и мутной водой из ведра. А ведь я уже стояла такая же выкупанная, чистенькая, аккуратненькая! И я разозлилась не на шутку. Взяла и его со всей силы толкнула. И Мишка покачнулся и во всей своей красе, в рубашечке, в штанишках… со всего маха сел в это ведро с мыльной водой. Ну и сразу, конечно же: «Ма-а-ма-а-а!..» Родители услышали его негодующий вопль, первым влетел на кухню папа. Они с мамой в тот момент приводили комнату, в которой мы жили, в порядок — еще бы, сам Николай Павлович Охлопков должен был прийти в гости.
И папа видит эту жуткую картину — вымытый и уже перепачканный Мишка вопит и рыдает, я стою возле корыта — насупившаяся, исполненная праведного гнева… Папа вопрошает: «Что здесь произошло?!» — «Ме-е-н-я-я А-а-а-н-я-я то-о-лкну-у-ла-а-а в ведро-о-о…» — срывающимся голоском тянет Мишка. И папа хватает мои прыгалки и хлещет меня ими по попке. Я же беру, приспускаю трусы, смотрю на след от прыгалок, поднимаю голову и, победоносно взирая на папу, говорю: «А мне и не больно!» И гордо ухожу.
М. Державин. «Кони»
Катя, наша домработница, потом мне говорила: «Ань, я сколько лет живу, все помню вот эту картину. Ты не представляешь, как отец переживал, что он тебя ударил прыгалками. Он буквально себе руки кусал». Катя рассказывала, что, когда я с гордо поднятой головой отправилась гулять на улицу, папа метался по комнате. Правда, к приходу Охлопкова он, разумеется, взял себя в руки, но все же ему плохо удавалось скрыть волнение — где я теперь? что со мной? не решила ли я навсегда уйти из этого жестокого дома?…
Это и был тот единственный раз, когда мне попало.
А еще я очень любила, чтобы у всех была чистая обувь. И вот картина — приходит к нам в гости Алексей Денисович Дикий. Я внимательно смотрю на его ботинки и сразу предлагаю свои услуги: «Дядя Леша, вам не нужно почистить обувь?» Смех, да и только. Мне вообще нравились сапожники. У нас во дворе стояла сапожная будка, и там сапожник так ловко чистил ботинки! И вот, налюбовавшись на его искусство, я начинала чистить обувь всем, кто бы ни приходил к нам в дом. Но как! Это было потрясающе. Даже Мишка не мог взгляд оторвать, глядя, как я лихо тружусь над ботинками наших гостей. Но и Мишка в этом плане тоже всегда у меня был в порядке, щеголял в начищенных до блеска ботинках. И это продолжалось много лет — моя тяга к чистке обуви, «сапожное увлечение».
