доброжелательностью ко всем окружающим. Придя как-то на съемки «Морячки» на «Мосфильм» на час раньше (ассистент перепутала начало съемок), Державин скромно стоял возле двери закрытого павильона, и первой к нему подошла уборщица, потом рабочий-декоратор, потом слесарь из мастерской. И когда приехала съемочная группа, Державина с трудом извлекли из плотного кольца работников «Мосфильма», которые хоть и привыкли видеть знаменитостей на студии, но чтобы вот так запросто, как с Державиным, беседовать с ними!.. Это большая редкость. Звезды обычно бывают недосягаемы.
Часто, когда я звоню к Державину, у меня возникает ощущение, что я ошибся номером. В трубке слышу незнакомый женский голос.
— Кто это? — удивленно спрашиваю я, так как кроме Роксаны не ожидаю другого женского голоса.
— А кто вам нужен? — певуче спрашивает женщина.
— Простите, я видно не туда попал, — собираюсь я повесить трубку.
— Туда-туда! — отвечает мне торопливо женщина и продолжает голосом Державина:
— Понимаешь, все время звонит одна сумасшедшая поклонница…
И еще одно качество Державина, поразившее меня, — его манера вести машину. Находясь за рулем, он создает у человека, который сидит с ним рядом, ощущение абсолютного комфорта: никаких обгонов, резкого торможения, виражей, ругани в адрес других водителей… Своим приятным бархатным голосом Миша рассказывает какую-то актерскую байку или свежий анекдот, и создается ощущение, будто вы и не едете по неспокойным проспектам Москвы, а сидите в удобном кресле, попиваете кофе с коньячком и ведете неторопливую беседу с хозяином квартиры.
Когда я лежал в ЦПКБ в ожидании операции на сердце, кто-то посоветовал мне пригласить знаменитого актера в больницу, чтобы персонал знал, кого они собираются оперировать, и отнесся бы к этому делу со всей ответственностью. А то будут думать, что на столе лежит обычное «лицо кавказской национальности». Я вынужден был согласиться с такими доводами, и вот почему. Как-то года за три до этого мне делали операцию грыжи, и я по совету бывалых людей заплатил до операции хирургу и анестезиологу, чтобы все было по высшему разряду. После меня через неделю делали такую же операцию режиссеру-документалисту (кстати, тому самому, который согласился заменить оператора на съемках в Дубае), тоже «лицу кавказской национальности», и делали эту операцию ему под местным наркозом, без общего, так как он не договорился об этом предварительно с анестезиологом, решив, что не стоит платить по такому поводу.
— Представляешь, лежу я, боли в паху не чувствую, но все, что они говорят, слышу, — рассказывал потом мне этот документалист. — И вот один хирург говорит другому:
— А как этот чучмек попал в нашу больницу?
— Да заплатил, наверное, кому надо, — отвечает другой.
Режиссер-документалист решил внести ясность.
— Как вам не стыдно, раз кавказец, значит, сразу заплатил! А я, к вашему сведению, член Союза кинематографистов.
— Да ладно врать-то! — ответили ему хирурги, копошась в его грыже. — Мы же тебя не допрашиваем…
— Да как вам не стыдно! Я лауреат многих премий за короткометражки!
— Ну, это ты загнул! — ответил ему хирург. — Чурка-лауреат!
— Я, по-моему, видел тебя на Киевском рынке, ты орехи продавал, — уверенно сказал второй.
— Что?! Какие орехи! — чуть не задохнулся от возмущения документалист. — Я буду на вас жаловаться!
— Слушай, отрежь ему семенной канатик, — сказал негромко один хирург другому, и наш документалист тут же сдался:
— Все, молчу, ребята, простите!
Через месяц, рассказав мне эту историю, документалист спросил:
— А какой толщины у тебя шрам?
— Никакой, — ответил я. — Почти незаметен…
— А у меня толщиной в сардельку, — грустно сказал документалист.
Поэтому я, зная эту историю, решил на всякий случай подстраховаться и пригласил в больницу Державина. Лучшего выбора нельзя было сделать. Миша переговорил со всеми медсестрами, уборщицами, нянями, рассказал, какой замечательный человек лежит у них в ожидании операции, хирургам подарил кассеты с нашими фильмами, представил им меня чуть ли не национальной гордостью страны и призвал применить все свое мастерство для успешного проведения операции.
Провожали его всем отделением, было долгое и теплое прощание в дверях — на весь персонал он произвел неизгладимое впечатление, и моя операция прошла успешно. За что я Мише очень благодарен…»
1956 — «Они были первыми» — Евгений Горовской.
1956 — «Разные судьбы» — Костя, студент на собрании (нет в титрах).
