Ксаврас сделал странный жест пальцами на уровне виска.
— Ну, это значит, что в головке шарики за ролики... Но случается по-разному. У тех, кто сбежал в Силезию, самым знаменитым наверняка стал Загрутны. Не верю, чтобы ты ничего не слыхал. Ну, это тот, что лечит взглядом. Сейчас он сделался мультимиллионером, разве нет?
Смит вытаращил глаза.
— Смеешься...!
— Ты понимаешь, у Еврея это кое-что другое. У него случаются такие проблески. Он видит... то, что только произойдет.
— Ясновидящий.
— Можно сказать и так.
— Не верю.
— И хорошо. И прекрасно.
— Боже мой, Антон, ведь все это только суеверия. Раз такой тип не похож на человека, так всякий уже сразу начинает воображать, будто это демон или что-то в таком роде. Но ведь это всего лишь радиационные мутации, никаких чудес в этом нет. Загрутны просто шарлатан, он зарабатывает деньги своим уродством, потому что и вправду выглядит чудовищно с этими своими псевдорогами, но во всем остальном, это самый обыкновенный человек. И ваш Еврей тебя дурит, не позволяй себя обманывать!
— Ты посмотри-ка! А ведь можно было поклясться, что там, над ямой, в твоих глазах была ненависть; было видно, что ты меня ненавидишь. Айен, милый — ненавидишь!
Он шипел, пел, шептал, выдыхал это слово: "Ненавидишь!"
И что Смит мог ответить на эти слова? В том мире, откуда сам он был родом, подобные вещи не говорились в глаза другому человеку даже в шутку. Имеются два вида откровенности: одна родом из голливудских бесконечных сериалов, вытаскивающая на экраны обкатанные во фрейдовском сиропе жалкие секреты мелких людишек, самые огромные желания, самые хищнические амбиции, самые мрачнейшие тайны которых способны осточертеть зрителю буквально за несколько минут; и вторая, колючая, мазохистская, заправленная водкой и отчаянием откровенность героев Достоевского, черным, маслянистым потоком выливающих содержимое своих славянских душ до тех пор, пока слушатель, придавленный чудовищным грузом этой кривой словесной пирамиды, не утратит смысл и логику, после чего по пояс, по грудь, по горло не погрузится в теплое, иррациональное сочувствие — имеются два вида откровенности, один хуже другого, но оба неестественные, потому что жизнь — это ни телевизионный сериал, ни русский роман, которые сами по себе тоже ненастоящие. Это было кредо Смита, это было первой заповедью любого журналиста, адвоката, психолога и полицейского: на самом же деле существуют самые различные виды лжи. Тогда с каким умыслом лгал в этот момент Выжрын? А просто ради превосходства, для того, чтобы управлять навязанным Смиту чувством стыда. Айен вычислил это быстро.
— Не стану я твоим дружком, — буркнул он, следя за тем, чтобы не глянуть на Ксавраса.
— Переживу. Сигаретку?
— Гмм, спасибо.
(((
Все это бессмысленно. Не верю, не верю, не верю. Что я тут делаю? Во имя чего рискую жизнью? Они готовятся к сражению. Именно потому такая концентрация сил; обычно они перемещаются гораздо более мелкими отрядами. Мы зашли уже настолько далеко, чтобы мир признал это наступлением, предпринятым на территории России, хотя на самом деле здесь крайне трудно обозначить какие бы то ни было пограничные линии — где заканчивается ЕВЗ, где начинается Польша, где заканчивается и начинается Надвислянская Республика или Россия? В этой войне нет фронтов, с самого начала было известно, что более всего она будет походить на болезнь, на злокачественную опухоль, хаотично распространяющую свои метастазы по всему организму. Зверь страдает ею с самого своего рождения; Зверь и сам является этим раком: вытесняет здоровые клетки организма вплоть до самоуничтожения. Как выглядит план Ксавраса? Если он вообще хоть что-то планирует, то полагаться может исключительно на собственном счастье и предсказаниях Еврея — такое не исключено; одна выгода в этом была бы несомненно, а именно — безопасность от любого рода утечек и шпионов. Шпионы. Шмига. Не верю, не верю, не верю. Если у Посмертцева есть шпионы в рядах АСП, если у него имеются шпионы, находящиеся рядом с самим Выжрыном — то каким это чудом тот до сих пор остается в живых? Ведь попытка убийства его, предпринятая Шмигой, это была комедия, это просто несерьезно. Если бы Ксавраса захотели пришить наверняка, то НКВД воспользовалась бы имплантированной бомбой, взрывающейся по сигналу нейронов — тогда бы у Ксавраса не было никаких шансов, он никак не смог бы уберечься, никакая и ничья реакция его бы не спасла, если бы Шмига взорвался в шаге от него эквивалентом двадцати килограммов тротила. Так нет же! Он вытащил из сидора пистолетик. Боже мой, и этот передатчик в портсигаре! Ведь даже сценаристы "Неуловимого Ксавраса" отбросили бы такую цацку как слишком отдающую комиксом. Впрочем, бессмысленность достигает гораздо больших глубин, чем уровень подобных деталей. Вся эта война... Я спросил его во время третьего интервью, действительно ли он верит, что подобным образом добъется образования свободной Польши. Да, ответил он, но говорил для шлема. Потом я опять спросил его об этом, когда аппаратура была уже отключена. Он только по-выжрыновски усмехнулся. "А ты знаешь какой-то другой способ?" "Политика..." "Ах, политика. Что это слово значит? Политика, это всего лишь искусство потребления привилегий. Она не устанавливает условий, но только приспосабливается к ним. Единственный наш шанс, это доведение до такой ситуации, в которой всеобщая акцептация
