Надо расспросить этого человека, чего он хотел от братьев. Боль сделает его разговорчивым.
Махнув рукой, Люк показал братьям, чтобы поднимались чуть выше по склону, где удобнее будет посадить Енси. Но Жак что-то закричал яростно и зло, и лицо его исказилось так, как бывало всегда, когда братишка решал стоять на своем. Ник, прятавшийся в тени, выскочил, подбежал к Городскому, склонился над ним и что-то заговорил страстно и горячо.
Травы под брюхом Енси трепетали и жались к земле, распрямляя завитки и усики. Облетали лепестки ярких голубых цветов.
Едва Енси приземлился чуть выше, там, где деревья не росли так густо, Люк соскочил с дракона и бросился к братьям, проверяя на ходу лучевой меч на поясе. Склон шел от реки горбато и криво, местами из него выступали здоровенные валуны, через которые Люк или перепрыгивал, или перебирался. На одном таком валуне распростерлось тело молодого светловолосого ополченца. Люк лишь мельком бросил на него взгляд и плюнул через плечо — знак наивысшего презрения.
Оба брата стояли над распростертым Городским, и тот что-то горячо втолковывал мальчишкам. Вот дурень! Ему бы следовало убегать, если он еще способен стоять на ногах. Люк не церемонился, отпихнул старшего и бросил, вперив злой взгляд в искаженное болью лицо Городского:
— Где плата?
Тот приподнялся, отчего из раны хлынула кровь, и спросил торопливо и быстро:
— Ты кто?
— Ты урод! — крикнул вдруг Жак, повернув к Люку испачканное лицо. — Ты урод! Где тебя носило? Какого червя толстого ты стреляешь в кого попало? Он свой, он побратим! Мы разделили с ним трапезу! Он защищал нас от ополченцев, и те поверили ему, и слушали его, и не стреляли! А могли выстрелить и забрать плату! А он знал, что у нас плата! И спасал нас!
— Не ори. Кто ж знал…
— Ты брат мальчиков. — В голосе Городского послышалось явное облегчение, он тяжело опустился на траву и поморщился. Его пальцы пытались сжать рану и остановить кровь, но бесполезно.
Реп торчал чуть ниже ключицы, у самого края груди, черный и жуткий.
И тут Люк получил такой удар в спину, что качнулся от неожиданности и оглянулся, уже сжимая в руке рукоять меча.
Перед ним стояла девчонка — мокрая, невысокая и бледная. Она била его по плечам смешными кулачками, пытаясь достать до головы, и со светлых волос ее капала вода, а черные ресницы слиплись длинными стрелками.
Люк в первую очередь почему-то заметил именно эти стрелки ресниц и мокрые волосы. Он легко поймал обе руки девчонки, сжатые в кулаки, и совершенно спокойно спросил:
— Ты с ума сошла, девочка?
— Это ты сошел! Зачем ты убил моего отца! За-чем ты у-бил его! — последнее предложение она произнесла по слогам, пытаясь вырваться.
И Люк вдруг понял: ресницы слиплись от слез.
— Я его не убил. Будет жить. Прекрати орать, женщина!
Девчонка вдруг выдернула руки и кинулась к отцу.
Где-то рядом серьезно заговорил Ник:
— Это Люк, наш старший брат.
Но девчонка ему не ответила. Опустившись на колени перед Городским, она принялась уговаривать его не умирать и несла прочую чепуху. Тот пытался ей что-то сказать, но его сознание уже соскальзывало во тьму, и слова звучали невнятно и неубедительно.
Люк усмехнулся, повернулся к Нику и сухо спросил:
— Где плата?
— У меня.
— Давай сюда.
И только когда влажное от воды яйцо оказалось в заплечной сумке, Люк опустился рядом с причитающей девчонкой и теряющим сознание Городским и просто сказал:
— Раз побратим через трапезу, значит, выходим. Хорош реветь.
2
— Запомните, обормоты, реп никогда не вытягивается просто так из раны. Сначала надо ослабить боль, напоить раненого отваром кирники, которая должна быть у каждого из вас на поясе в бутылочке.
