собрать.
– Байет! Да будет воля короля! – воскликнул Садуко.
– И наделяю тебя званием кехлы (носителя головного обруча), хоть ты и называешь себя еще мальчишкой, и вместе с этим даю место в моем совете.
– Байет! Да будет воля короля! – повторил Садуко, по виду безразличный к почестям, свалившимся на его голову.
– И еще одно, сын Мативане. Ты ведь еще не женат, верно?
Впервые за время аудиенции лицо Садуко изменилось.
– Да, о Великий, – торопливо проговорил юноша. – Но… – Тут он встретился со мной взглядом и, уловив в нем некое предупреждение, умолк.
– Но, – продолжил Панда, – несомненно, хотел бы жениться? Что ж, это нормально для молодого мужчины, который мечтает о семье, и потому я разрешаю тебе жениться.
– Йебо, Сило! (Да, о Великий!) Благодарю короля, но…
Тут я громко чихнул, и Садуко вновь умолк.
– Но, – снова подхватил Панда его незаконченную фразу, – ты, конечно, не знаешь, где искать невесту между теми мгновениями, когда сокол камнем устремляется вниз и крыса пищит в его когтях. Когда тебе, ведь ты еще не думал об этом, верно? Хорошо, – продолжил король с улыбкой, – что не думал, ведь та, которую я отдам тебе в жены, не может жить во второй хижине твоего крааля и называть другую женщину «инкози-каас» (то есть «первая леди», или жена вождя). Умбелази, сын мой, сходи, приведи ту, которую мы выбрали в невесты для этого юноши.
Умбелази поднялся и ушел с широкой улыбкой на лице, в то время как Панда, слегка утомленный продолжительными речами – он был довольно тучным, а день выдался жарким, – привалился спиной к стене хижины и прикрыл глаза.
– О всесильный владыка! – встрепенулся вдруг явно встревоженный Садуко. – Дозволь сказать тебе кое-что.
– Конечно, конечно… Однако прибереги свои благодарности на потом, когда увидишь ее… – сонно пролепетал Панда и тихонько захрапел.
Заметив, что Садуко вот-вот погубит себя, я счел нужным вмешаться, хотя и сейчас не готов сказать, какое мне было до этого дело. Во всяком случае, придержи я в тот момент свой язык и позволь Садуко свалять дурака, а он был готов поступить именно так, – кстати, Мамина тоже отмечала, что Садуко нико гда не станет мудрым, – я свято верю, что вся история Зулуленда устремилась бы по иному руслу и многие тысячи людей, белых и черных, погибших тогда, были бы живы и поныне. Однако судьба распорядилась иначе. Это не я заговорил тогда, а сама Судьба. Ангел Судного дня сделал меня своим рупором.
Видя, что Панда задремал, я скользнул за спину Садуко и крепко сжал его руку.
– Ты с ума сошел? – зашептал я ему в ухо. – Хочешь отказаться от своего счастья и проститься с жизнью?
– Но как же Мамина? – прошептал он в ответ. – Я не стану жениться ни на ком, кроме нее!
– Глупец! Мамина предала тебя, ты не нужен ей. Бери, что дают тебе Небеса, и благодари судьбу! Тебе нужны обноски Масапо?
– Макумазан, – глухо проговорил Садуко, – я последую советам твоей головы, а не своего сердца. Однако ты сеешь странное семя, Макумазан. И ты убедишься в этом, когда увидишь выросший из него плод. – Эти слова он сопроводил таким диким взглядом, от которого меня бросило в дрожь.
Я уловил в этом взгляде нечто такое, что заставило меня задуматься: а не лучше ли мне было бы уйти, оставив Садуко, Мамину, Нэнди и прочих? Предоставить им покориться судьбе, ведь, в конце концов, что делал мой палец в этом очень горячем рагу – только обжигался, не вылавливая ни кусочка мяса.
Однако и теперь, оглядываясь назад на эти события прошлого, я задаюсь вопросом: как я мог предвидеть, во что выльется безумная страсть Садуко, вселяющие страх интриги Мамины и слабость Умбелази, когда и его Мамина заманит в тенета своей красоты и погубит, воспользовавшись ненавистью Садуко и амбициями Кечвайо? Ведал ли я, что тайный зачинщик всех тех событий – старый карлик Зикали Мудрый – денно и нощно трудился над тем, чтобы утолить свою вражду и исполнить месть, которую он уже давно задумал и спланировал против королевского дома Сензангаконы и народа зулусов, которым тот правил?
Да, это он таился невидимый за большим камнем на гребне скалы, медленно, неумолимо, с изощренным мастерством, с упорством и терпением подталкивал он этот камень к краю утеса, пока тот наконец не обрушился в урочный час на живущих внизу и не раздавил их, лишив жизни. Как мог я предугадать, что мы, актеры этого действа, все время помогали ему толкать этот камень и что его нимало не заботило, скольких из нас камень увлечет за собой в пропасть, лишь бы мы помогли ему, Зикали Мудрому, прийти к торжеству его тайной, неописуемой злобы и ненависти?
Теперь я отчетливо вижу и понимаю все происходившее в то время, но тогда я был глух и слеп – никакие «голоса» не достигали моих ушей, как они достигали – ума не приложу, каким образом, – ушей Зикали.
Но и сам он, Зикали Мудрый, был, в свою очередь, не чем иным, как орудием, как все мы, в руках Мамины и его руках, орудием некой невидимой Силы, которая использовала всех нас, дабы завершить задуманное. Так что с известной долей фатализма я прихожу к выводу, что все эти события произошли, потому что произойти им было предназначено. Недостойное умозаключение после стольких раздумий и устремлений и такое не лестное для человека, делающего хвастливые заявления о свободе человеческой воли, однако это именно то умозаключение, к которому приходят многие из нас, особенно
