появляться перед туземцами бритым. Помню, я уже закончил причесываться, когда прибыл Умбелази.
Словно это было вчера – настолько отчетлива перед моим мысленным взором та почти нереальная картина. Из утреннего тумана соткался могучий воин: что-то сказочное было и в его появлении, и в его облике – гигант, внезапно проявившийся в белесых клубах, и широкий наконечник его самого большого в Зулуленде копья, словно отобравший весь свет у тусклой зари, и крученое медное ожерелье у горла.
Умбелази стоял, вращая глазами и кутаясь от холода в плащ. Обеспокоенное и двусмысленное выражение лица принца сразу навело меня на мысль, что он сам сознает, насколько страшная опасность ему грозит. За его спиной, мрачный и погруженный в раздумья, со сложенными на груди руками и опущенным в землю взглядом, показавшийся моему взволнованному воображению злым гением, замер стройный и величавый Садуко. По левую его руку стоял белый крепыш с винтовкой в одной руке и курительной трубкой – в другой. Джон Данн, догадался я, – джентльмен, встречать которого мне прежде не приходилось. С этими тремя пришел отряд правительственных зулусских войск Наталя численностью тридцать-сорок человек, облаченных в подобие мундиров и вооруженных ружьями. Также подошел отряд туземцев в двести-триста кафров из Наталя, вооруженных ассегаями. Один из них вел под уздцы лошадь Данна.
Я пожал Умбелази руку и пожелал доброго дня.
– Если с утра солнце прячется, не бывать дню добрым, Макумазан, – ответил он, а мне стало не по себе от его слов – они показались мне зловещими. Затем Умбелази представил мне Джона Данна, который как будто был рад встретить другого белого человека. Не зная, что сказать, я спросил о цели их приезда, и Данн стал рассказывать. Он поведал, что днем ранее его отправил сюда офицер пограничного отряда Наталя капитан Уэлмсли с целью попытаться примирить враждующие стороны. Но когда Данн заговорил о мире с одним из братьев Умбелази – думаю, это был Мантанташийя, – тот высмеял его и заявил, что они достаточно сильны, чтобы справиться с партией Кечвайо. Мало того, рассказывал Данн, когда он предложил, чтобы несколько тысяч женщин и детей, а также скот этой ночью переправили через брод за реку и далее – в безопасный Наталь, Мантанташийя даже не стал слушать. Умбелази при разговоре не присутствовал – он ездил просить помощи у правительства Наталя, – и Данн ничего сделать не смог.
– «Quem Deus vult perdere prius dementat»[98], – тихонько прошептал я.
Эту избитую латинскую цитату я слышал от своего отца, большого эрудита, и в тот момент она пришла мне на ум. Однако я сомневался, что Джон Данн знает латынь, и лишь сказал вслух:
– Чертов болван! – (Мы говорили на английском.) – А вы можете уговорить Умбелази сделать это сейчас? – (Я имел в виду – переправить женщин и детей за реку.)
– Боюсь, слишком поздно, Квотермейн, – ответил он. – Узуту наступают. Взгляните сами. – Данн передал мне свою подзорную трубу.
Я вскарабкался на камни и стал внимательно рассматривать равнину перед нами – как раз к этому моменту проснувшийся ветерок разогнал туман. Равнина была черна от наступавших! Пока они находились достаточно далеко – полагаю, в доброй паре миль – и приближались очень медленно гигантским полумесяцем: узкие рога-фланги и широкий мощный центр. Неожиданно сквозь тучи пробился солнечный луч и сверкнул, отразившись в наконечниках неисчислимых копий. На мой взгляд, наступавших в центре было двадцать или тридцать тысяч, поделенных на три дивизии, под командованием Кечвайо, Узимелы и молодого бура по имени Грёнинг.
– Верно, идут, – сказал я, слезая с камней. – Что намерены делать, мистер Данн?
– Исполнять приказ: попытаться примирить стороны, если найду хоть кого-нибудь, кто желает мира. А не удастся – что ж, тогда, наверное, драться. А вы, мистер Квотермейн?
– А я – тоже исполнять приказ и оставаться здесь. Если, однако… – с сомнением протянул я. – Если эти амавомба не побегут, закусив удила. Тогда и мне придется удирать вместе с ними.
– Помяните мое слово, они побегут еще до наступления темноты, мистер Квотермейн, если я что-либо понимаю в зулусах. Послушайте, почему бы вам не сесть на лошадь и не отправиться со мной? Здесь вам явно не место.
– Потому что я дал слово, – с тяжким вздохом ответил я: недобрые взгляды окружавших меня туземцев, нервно перебирающих пальцами на древках копий, и тысячи наступавших на нас дикарей – от всего этого последние капли мужества растаяли в моих башмаках.
– Что ж, мистер Квотермейн, вы лучше знаете, что вам надо делать. Желаю выбраться целым и невредимым из этой передряги.
– И вам того же, мистер Данн, – ответил я.
Джон Данн повернулся и в моем присутствии спросил у Умбелази, что ему известно о передвижениях узуту и об их плане на битву.
– Пока ничего, мистер Данн, – пожал плечами принц. – Однако уверен, буду знать об этом еще до полудня.
В этот момент внезапный порыв ветра сорвал с головного убора Умбелази страусиное перо. Испуганный ропот пробежал по рядам стоявших вокруг воинов – они сочли это дурным знаком. Перо покружилось и мягко опустилось у ног Садуко. Тот нагнулся, поднял его и водрузил на место, проговорив со свойственным некоторым кафрам остроумием:
– О принц, да удастся мне остаться в живых, чтобы возложить корону на голову сына Панды, которому благоволит судьба!
Эта коротенькая речь оказалась весьма уместной – она развеяла уныние тех воинов, что слышали ее, и вызвала их радостные возгласы. Умбелази поблагодарил Садуко кивком и улыбкой. Я лишь обратил внимание на то, что Садуко не назвал имени «сына Панды, которому благоволит судьба», голову
