не хватает в окружающем мире, и что зудело настойчивым звоночком в подсознании, он уже не удивился. Ведь не хватало всего-то Луны. Подумаешь, какая мелочь, на фоне всего остального… Ну и что, что ещё прошлой ночью полная Луна висела над пыльной степью, как адская сковородка? Теперь её нет. И черт с ней. И как теперь планета будет обходиться без спутника — приливы там океанские, месячные циклы у женщин, полет ночных бабочек, — Боруха совсем не волновало. Разберутся как-нибудь. Тем более что, может быть, уже и океанов никаких нет, и женщин нет, и бабочек, вполне вероятно, тоже. Нет ничего, кроме бесконечной тёмной степи, по которой ползёт угловатая железная коробка, внутри коей обретается абсолютно никому не нужный немолодой еврей. Вполне возможно, это его, Борухов, персональный ад — вечная темнота, вечное движение и бесконечная пустая степь. За то, что не соблюдал субботы, не ходил в синагогу и закусывал некошерную водку некошерной же тушёнкой. А также за прочие грехи в ассортименте.
Вымотанный безумным днём и однообразным пейзажем, Борух уже начал незаметно задрёмывать за рулём, когда БРДМ резко тряхнуло, и клиновидный нос со скрежетом заскользил вверх, задирая машину к небу. Треснувшись носом об тонкую баранку, прапорщик моментально очнулся и резко нажал на тормоз. Остановившаяся машина начала, опасно кренясь, скользить назад. Борух дёрнул рычаг демультипликатора, и дал газу — БРДМ, опершись на дополнительные колёсные пары под днищем, перевалила насыпь и оказалась стоящей поперёк широкого асфальтового шоссе. В свете фар ярко сияла дорожная разметка. Поколебавшись с секунду, прапорщик повернул направо — просто так, без особенных к тому причин. Спать больше не хотелось — шоссе, несмотря на свою пустынность, означало город, людей, и вообще хоть какие-то изменения. По сравнению с унылой тёмной степью это уже был значительный шаг вперёд. Приободрившийся прапорщик даже начал что-то мурлыкать себе под нос, настроение его стремительно улучшалось. У него появилась цель — пусть даже такая неопределённая, как добраться до города. Будет город, будут люди — а там разберёмся. Борух прибавил газу, и БРДМ разогналась до предельных 80 километров в час. Старая машина протестующе гудела своей замысловатой трансмиссией и сильно вибрировала всеми рычагами, но прапорщик продолжал упорно давить на педаль — ему очень хотелось побыстрее добраться до людей и разобраться в ситуации. Поэтому, когда на асфальте ярко мелькнула флуоресцентная жёлтая надпись, Борух среагировал не сразу, и машина под пронзительный скрип тормозов пролетела ещё метров пятьдесят. Аккуратно сдав назад, прапорщик вылез из люка и в свете фар прочитал: «Я Артём. Еду на юг, к морю. Берегитесь собак!!!» И сегодняшняя дата.
«О, чёрт, и тут собаки?» — подумал Борух. И по мере того как его уши отходили от рыка мотора в железной коробке, он услыхал гулкие удары набата и звуки торопливых выстрелов.
Глава 7. Служение
—?Ну что же, — сказал Борух. — Вот и познакомились.
—?И что дальше? — поинтересовался Артём. В ушах его ещё звенело.
—?Ну, логично было бы посмотреть, кто это там в колокол наяривает.
Набатный звон все ещё раздавался над опустевшей площадью, но явно слабел и терял ритм. Похоже, неведомый звонарь изрядно выдохся. Прапорщик воткнул передачу, и БРДМ покатилась к храму. Под колёсами неприятно хрустело. Артём, держа наготове автомат, спрыгнул с брони на широкие ступени и подёргал дверь. Как и следовало ожидать — заперто. Он постучал — сначала рукой, потом ботинком, потом, не дождавшись ответа, грохнул в дверь прикладом.
—?Открывайте, свои! — заорал он из всех сил.
—?Да брось ты, — скептически ответил высунувшийся из люка Борух, — они там оглохли, небось, от своего звона. А ну-ка, отходи!
Бородатая рожа в танковом шлеме скрылась, и БРДМ, дёрнувшись и выпустив клуб дыма, полезла прямо по ступенькам. Острый стальной нос с хрустом приложился к двери, и толстая дубовая воротина лопнула пополам, частично обвалившись внутрь. Машина откатилась назад, и Борух, не глуша двигатель, выбрался на броню.
—?Пойдём, посмотрим, кто это там такой упорный!
Внутреннее пространство церкви было освещено сотнями свечей. Тонкие церковные свечки горели на всех подставках, перед каждой иконой и даже на аналое. Остро пахло воском и ладаном, но храм был пуст. Артём, сориентировавшись, двинулся в боковой проход, к колокольне. В маленьком белёном помещении звонницы, практически повиснув на большом кованом рычаге колокольного привода, изнемогал молодой батюшка в драном подряснике. Силы его были явно на исходе — выпучив невидящие от усталости глаза, бледный и мокрый от пота, с торчащей веником встрёпанной бородкой, он всем весом тянул книзу громоздкий рычаг, подпрыгивая на противоходе. Сверху доносилось тяжёлое гулкое «БАМММ!», от которого вибрировали стены и закладывало уши, и человек снова повисал на рукоятке.
Его пришлось буквально силой отцеплять от рычага — он уже практически не воспринимал окружающее и никак не мог понять, что пришли люди. Издав последний замирающий звон, колокол умолк. Священник тяжело дышал, и, казалось, ничего не видел и не слышал, погруженный в какой-то шоковый транс.
