—?Эка его заколбасило-то! — сказал Борух с уважением. — Упёртый мужик!
—?Ещё бы, — согласился Артём, — пару часов колотил, не меньше. Неудивительно, что так обалдел — от этакого-то грохота… У меня б точно башка лопнула!
Подхватив несчастного под мышки и за ноги, Борух с Артёмом потащили его к выходу. На ступеньках священник вдруг пришёл в себя, оглянулся вокруг безумными глазами, и начал рваться из рук, пытаясь вернуться в храм. Он что-то слабо бормотал, и Борух, наклонившись к нему, разобрал:
—?Демоны, демоны… Чёрные твари… Адские птицы…
Прапорщик пожал плечами и потащил священника в люк БРДМ, не обращая на его слабые попытки вырваться никакого внимания. Устроив его на свёрнутом брезенте в кормовом отсеке бронемашины, он с облегчением вздохнул и уселся за руль.
—?Придержи его там, писатель! А то он, неровен час, опять звонить побежит… Эка, демоны ему… Птицы, вишь, чёрные… Вот ещё не было печали!
—?Чёрных птиц пока не видал, — пожал плечами Артём. — У меня тут больше собаки шалят. Но вот насчёт демонов уже готов пересмотреть картину мира.
Он уселся на откидное сидение у борта рядом со священником, но тот уже не рвался бежать, только тяжело, с присвистом дышал, глядя в потолок.
—?Эй, как тебя… Артём! Куда поедем? Ты тут, вроде, абориген… Нужно надёжное местечко — посидеть, мыслями раскинуть о жизни нашей скорбной…
—?Есть у меня тут нечто вроде крепости… Я теперь практически феодал, так сказать… Барон Рыжего Замка.
Когда надёжно запертые стальные ворота отсекли опасные пространства ночных улиц и фары заглушённой БРДМ погасли, Борух выбрался на броню и огляделся.
—?Да, действительно, настоящий замок! Без штурмовой авиации хрен возьмёшь! Могучая вещь!
—?Защитников только негусто, — пожал плечами Артём.
Священник практически пришёл в себя, но молчал и посматривал вокруг диковато, периодически встряхивая головой, будто отгоняя морок. В донжон его отвели под руки, усадили в кресло перед потухшим камином и всунули в руку полный стакан вискаря.
—?Выпейте, батюшка! — сказал Борух. — Не пьянства окаянного ради, а в лечебных исключительно целях.
Священник непонимающе смотрел на стакан, рука его дрожала, и по поверхности благородного напитка бежала крупная рябь.
—?Может, у него пост сейчас? — неуверенно предположил Артём. В церковных делах он был не силён.
—?Ну, так я ему и не колбасу предлагаю, — заметил Борух. — Вискарь — он вполне кошерный… То есть, постный. Исключительно из ячменя делается. Да пейте вы уже, святой отец! А то выдохнется!
—?Черт лысый тебе отец! — неожиданно рявкнул священник и единым глотком опростал стакан. Резко выдохнув, он добавил уже потише. — Нехристь иудейский…
—?Большинство священников действительно верят в Бога. Циники, представляющие себе священство в виде скопища таких же циников, только толстых и бородатых, чаще всего не правы. Отец Олег был бородатым и нарастившим за несколько спокойных лет небольшое брюшко, но отнюдь не циником. И он верил в Бога. Всегда. С верой в себя было хуже…
Весьма непростыми путями пришёл к Служению Олег, много шрамов было в его душе. Это помогало понимать таких же, как он, — людей, травмировавшихся об жизнь. Их всегда было много на Руси — мечущихся искателей, потерявших, прежде всего, себя, а потом уже все остальное — кто здоровье, кто жильё, кто разум, кто способность противостоять соблазну алкоголя, а чаще всего — все это вместе. В любовно поднятой из руин пригородной церковке привечал он всякого, и каждому находил нужное слово (иногда и крепкое), поучение и настояние. Находил и посильное занятие, и скромную помощь, и душевный покой. В общем, был из тех священников, которые служат оправданием существования Церкви даже в глазах самого закоренелого атеиста.
А потом все кончилось. Отца Олега без объяснений лишили прихода, отправив седьмым попом в пригородный собор, где он фактически должен был выполнять обязанности дьякона. С трудом и кровью восстановленный храм, на который Олег положил пять лет жизни, передали только что рукоположённому юнцу — то ли нелюбимому родственнику, то ли отставному любовнику митрополита. И в этот же год, не сумев оправиться от подхваченной в стылом доме пневмонии, тихо скончалась жена. Это был полный крах, и Олег усомнился. Не в Боге, нет — но в себе. Тем ли он занимался эти пять лет? Если это было нужно Богу, то почему он допустил свершиться такой несправедливости? Если же было не нужно, то что же ему надо? Совсем было обретённый смысл жизни растворился в дыму ладана, оставив в душе кровоточащую пустоту.
Отец Олег впал в грех отчаяния — и взмолился о знаке. Стоя на коленях в маленькой комнатке семинарского общежития, он всматривался в суровое лицо на потемневшей иконе и просил дать ему знак — правильно ли он живёт. Нужно ли его служение Богу? Никогда прежде он не молился с такой неистовостью, почти впадая в транс в надежде расслышать — хоть раз в жизни — какой-то ответ. Малейший признак того, что он кричит не в пустоту…
И тут в окно ударилась птица.
