— Не меня надо благодарить, а вот кого, — Леонтий кивнул на Касыма, который тоже перелезал через борт. — Насады евонные, и люди тоже.
Касым распрямился, горделиво расправив грудь. Казаки расступились.
— Век бы не подумал, что меня выручит магометанин, — прищурясь, усмехнулся Филофей.
— И я бы не подумал, — дерзко сказал Касым.
За мешками и грузами он вдруг заметил связанную Айкони, и сердце его дёрнулось: Айкони была так похожа наХамуну… Её присутствие поразило Касыма — это было зримое доказательство того, что сейчас его ведёт Аллах.
— Прими почтение наше, Ходжа Касым, — Филофей склонил голову. — И твоим людям тоже почтение. От себя говорю и от товарищей своих.
— Аллах велик, — искренне ответил Касым.
Конечно, этого русского священника спас Всевышний. Так Всевышнему было угодно. Ходжа Касым ощутил его участие в своей земной жизни, когда Аллах в неизреченной милости изволил одним взмахом небесного кинжала рассечь все путы, которые сковали душу и судьбу Касыма. Это случилось две недели назад, когда в дом к Ходже Касыму пришёл Леонтий Ремезов.
— Батя согласился сменять Ваньку Демарина на Ермакову кольчугу, — сообщил Леонтий.
— Да проживёт Семён столько же лет, сколько прожил расул Ибрахим! — от души пожелал Касым.
— Но не всё ладно, — вздохнул Леонтий.
Он рассказал, что путь к тайнику с кольчугой начерчен на образе святой Софии, а образ увёз с собой на Конду владыка Филофей. А время поджимает. Онхудай назначил срок встречи: после летних найров. Найры — родовые игрища степняков — проходят перед Ильиным днём. Владыка вряд ли успеет вернуться так рано. Нужно самим поскорее плыть за ним на Конду и забрать у него икону. Но денег на такое предприятие у Ремезовых нет. И людей нет.
Касым купил две насады и нанял в умме работников — сильных гребцов. Он мог бы сидеть дома и ждать, когда Леонтий сплавает туда-обратно и привезёт икону. Однако дело было не только в иконе. Там, на вогульской Конде, обрела убежище сестра Хамуны, её двойняшка, — злая шутка рогатого тагута. Когда Касым заключал Хаму-ну в свои объятия, душа Хамуны улетала к сестре, и Касым оставался с пустыми руками и плачущим сердцем. И там же, при владыке Филофее, нахоцился полковник Новицкий, оскорбивший Касыма и укравший любовь Хамуны. Касым понял, что он должен поехать в тайгу вместе с Леонтием. Он найдёт и убьёт и Новицкого, и сестру Хамуны. И Хамуна будет принадлежать ему вся, сколько её есть на свете.
Татары помогли казакам спихнуть дощаник с мели на глубокую воду, и владыка распорядился подыскивать место для ночлега.
Поляна попалась не очень удобная, но выбирать не приходилось. Митька Ерастов и Андрюха Клещ выкопали яму на опушке леса, а Кондрат Иваныч вытесал крест-голбец. Кузьку Кузнецова омыли и похоронили в рогожном куколе, отец Варнава прочёл разрешительную молитву, а потом — Вечную память. Владыка присел у могилы с Псалтирью. К общему костру он явился только в сумерках, когда и казаки, и татары уже соорудили шалаши из лапника и отужинали. Казаки сварили в котле овсяную кашу, а татары в казане сготовили себе шурпу из вяленой баранины.
Леса потемнели, окутались мглою, и рассеянная светлая ночь затопила всё вокруг прозрачной молочной мутью, в которой еле угадывались большие мохнатые деревья и зеркальная плоскость реки. Лёгкий ветерок колыхал большой шатёр, поставленный для владыки Филофея, и шатёр поменьше, поставленный для Ходжи Касыма. Журчала вода, обтекая корму зачаленного дощаника. По смолёным днищам перевёрнутых насад прыгали какие-то птички. Изредка в небе мелькали тени — это над поляной мягко проносились совы. Тайга тихо шумела: на закате она не засыпала, а просыпалась.
Костёр догорал. Татары поодаль раскатывали кошмы. Казаки курили трубки, глядя в угли. Владыка опустился на корягу возле Леонтия.
— Объясни, Лёня, как же вы здесь очутились, — попросил он.
— Да всё просто, отче.
Леонтий не спеша рассказывал о Ване Демарине, о выкупе для Онхудая, о тайнике в степи и чертеже на иконе. Касым слушал и внимательно наблюдал за Новицким, который тоже расположился у костра, но вёл себя как-то беспокойно: то и дело смотрел куда-то в сторону реки. Ненависть уже не ослепляла Касыма. Новицкий был рядом, он никуда не денется, значит, он уже почти мёртв. Но Касым удивлялся: его появление нисколько не смутило ссыльного полковника, не насторожило. Казалось, что полковник даже в глубине души не испытывает никакой вины перед тем, у кого едва не отнял жену. Новицкий словно бы напрочь забыл о Хомани — как ничего не было. Его занимали совсем другие мысли, и о мести Касыма он вовсе не думал.
— Знал бы я, что сей образ так важен для Семёна Ульяныча, так и не притронулся бы, — сказал Филофей Леонтию. — Лёшенька, будь другом, принеси святую Софию, она в шатре в коробе.
Лёшка Пятипалов принёс к костру икону, завёрнутую в полотенце.
— И где же чертёж? — с детским любопытством спросил Филофей, разворачивая икону и рассматривая в красном отсвете углей.
Казаки, которые тоже слушали Леонтия, собрались вокруг Филофея.
— А вот он, под ногами у Софии, — Леонтий указал пальцем. — Чёрточка потолще — Тобол, а тут притоки, а охрой — Тургайские суходолы.
— Не грех ли то — на святом образе мирскую страсть запечатлеть? — недовольно пробурчал отец Варнава.
— Даже не знаю, — усмехнулся Филофей. — Такого никогда не встречал.
— А я вот всё запомню, да побегу вперёд, да выкопаю клад, — испытующе сказал Леонтию Емельян, чередов-ский приятель.
