Ремезов едва не сверзился с крутой лестницы, но сыновья подхватили его. Семён Ульяныч был злой — он всегда злился, когда что-либо мешало ему доделать хорошее дело. А дело с кольчугой было задумано превосходно.
— Дверь надёжно закрыл? — Семён Ульяныч зыркнул на Леонтия.
— Плаху отодрал и на упор вколотил.
— Ещё одну вколоти!
— А по боевому ходу они не пролезут? — спросил Семён-младший. — Там-то двери вовсе нет.
— Не подымутся на боевой ход, — подумав, успокоил брата Леонтий. — К нему с земли шиш подберёшься. А в развалинах чёрт ногу сломит.
Ваня, Табберт и Ерофей спустились к Ремезовым.
— Не поджарят ли они нас, Ульяныч? — Ерофей говорил как бы в шутку.
— Дурак ты, им кольчуга нужна! Спалят башню — кольчуга сплавится.
— Может, отдать? — испытующе прищурился Ерофей.
Семён Ульяныч едва не испепелил его яростным взором.
— Отдадим — и потом точно зажарят, — за Ремезова ответил Ваня.
В плену он изучил нрав степняков. Вероломство и кровожадность у них почитается за доблесть. И победитель у них обязан быть свирепым к тому, кого победил, иначе победа не в честь и не в радость.
— Надобно стрельбу! — решительно сказал Табберт и вытащил пистолет.
Ему всё нравилось. Ремезовы были озабочены, а капитану Филиппу фон Страленбергу необходимость сражения пришлась по душе. Он так давно не чувствовал себя солдатом, что был готов даже на безрассудство. Впрочем, почему же безрассудство? Башня крепкая. Есть и порох, и пули. Ремезовы — люди стойкие. И всегда можно прибегнуть к ретираде, спрыгнув с внешней стороны башни на склон холма. Схватка — это прекрасно! Эс ист гроссартищ! Схватка разгоняет кровь и возвращает мужчине молодость!
— Долго ли мы тут сумеем отбиваться? — спросил Ерофей.
— Сколько Господь дозволит, — спокойно сказал Семён-младший.
Семён Ульяныч высунулся в бойницу.
Джунгары толпились среди развалин вокруг башни. Цэрэн Дондоб — сухонький старичок с белой бородкой клином — с интересом рассматривал Ремезова, поигрывая поводьями белой верблюдицы. Солнце жарило так, что стрёкот кузнечиков казался треском масла, кипящего на сковороде.
— Беса лысого тебе в пасть! — со старческим дребезгом в голосе крикнул Семён Ульянович нойону Цэрэн Дондобу.
Нойон снисходительно улыбнулся. Он так и рассчитывал.
— Зайсанг, — повернулся он к Онхудаю, — пускай твои люди возьмут бревно и выбьют двери в башню. А вы, — он обратился к своим воинам, — стреляйте по русским в окнах. Я хочу увидеть вашу меткость.
Ваня из бойницы наблюдал за суетой степняков в остроге, а Ремезовы заряжали ружья. Маша глядела на эти приготовления со страхом: она не узнавала братьев и отца. В их лицах, и в лице Вани, проступало что-то новое и непривычное — словно бы их души каменели в готовности к чему-то очень важному. Лица становились проще и яснее, будто отмытые от обыденности.
— Отдай мне своё ружьё, дядя Семён, — вдруг попросил Ваня.
Семён подумал и протянул ружьё:
— Возьми. Мне всё равно несподручно.
— Молись тогда истовей, — буркнул Ремезов. — Чтобы бог услышал.
— Всегда так молюсь.
Табберта приятно будоражило предчувствие схватки. Он впервые наяву увидит тактику дикарей и древнее оружие — стрелы! Он словно бы перенёсся в славные времена Вильгельма Завоевателя и битвы при Гастингсе!
— Я стрелять, где вверх, — Табберт указал пистолетом в потолок. — Там иметь довольно амбразурен.
— И мы с Ерофеем, — сказал Леонтий. — Ванька, а ты с батей останешься.
— Маша, поди сюда, — негромко позвал Семён-младший. — Научу тебя паклю из стен дёргать и пыжи крутить. Авось пригодится.
Воины нойона разъехались, подыскивая укрытия за развалинами, и проверяли луки на изгиб. Цэрэн Дондоб заставил Солонго попятиться, отодвигаясь от башни подальше, — он не сомневался, что русские начнут стрелять. Онхудай тоже отступил вместе с нойоном.
— Езжай к своим людям, зайсанг, — сказал Онхудаю нойон.
— Они справятся без меня, — ответил Онхудай.
Он взял с собой только тех шестерых, кто был у тайника на суходоле. Эти шестеро оскорблены, они жаждут отомстить за унижение.
В башне Семён Ульяныч вложил ствол ружья в бойницу и прищурился, выцеливая кого-нибудь для пробы. Семён Ульяныч не думал, что его скоро могут убить, что могут убить его сыновей, да что там! — наверное, их всех тут и убьют! Душу Семёна Ульяныча без остатка заполнял гнев. На страх уже не
