— Ох ты, «фон»! — усмехнулся Гагарин. — Твоя карта, фон?
Матвей Петрович указал пальцем на стол. Табберт заметил на пальце князя толстый перстень с изумрудом.
— Ландкарта есть мой, — спокойно согласился Табберт.
— Ты, никак, забыл, что наши державы воюют? Где в плен попал?
— В Переволочне.
Капитан Филипп Табберт командовал батальоном Померанского полка принцессы Ульрики Элеоноры, который входил в состав корпуса генерала графа Левенга-упта. В тот летний день на поле под Полтавой Померанский полк держал правый фланг королевской армии, упираясь боком в Яковецкий лес, недоступный для конницы. Правый фланг опрокинул русских и почти добрался до линии русских редутов, но сам царь Пётр возглавил дескурацию своих войск и остановил наступление шведов, а потом русские прорвали строй генерала Гамильтона и обратили шведов в бегство. Капитан Табберт сражался отважно, и от его батальона уцелело только полторы роты, однако поражение есть поражение. Табберт сумел вывести солдат к основным силам армии, и они два дня отступали вдоль речки Ворсклы к переправам через Днепр. Но русские увели лодки, и переправляться было не на чем. Армия Левенгаупта оказалась заблокирована на мысу между Ворсклой и Днепром. Русские предложили капитулировать. Не зная, что делать, граф Левенгаупт созвал офицерский совет. Табберт присутствовал на нём, хотя не имел права голоса. Офицеры решили сдаться. Капитан Табберт никогда бы не поддержал это решение, но там, в деревне Переволочне, его не спрашивали.
— Эта карта — военная тайна! — грозно сказал губернатор Гагарин.
— Не думать, что война дойти до Тоболск, и мой карта иметь важность для стратегий, — саркастически заметил Табберт.
— Не умничай, — одёрнул его Гагарин. — За такое дело я могу тебя в острог засадить или в Анадырь законопатить. А хуже всего — отправлю в Москву, в Преображенский приказ. Там кишки через нос вытягивают.
Табберт постарался, чтобы его ответ прозвучал хладнокровно:
— Ваше есть право, господин губернатор.
— Откуда пронюхал всё для чертежа?
— Смотреть русский чертёж. Расспрашивать людей, имевших ходить.
— У Ремезова сдул? — проницательно спросил Гагарин.
— Малая часть брать, — уклончиво ответил Табберт.
Ему неприятно было признавать, что его работа — заслуга русского мастера, безвестного мужика, а не плод самостоятельных изысканий.
— Молодец, не выдаёшь сотоварища.
Табберт пожал плечами.
— Ночку в холодной посидел — худо было?
— Не отчен веселье.
— Это я для острастки тебя там подержал, чтобы вдругорядь неповадно было, — Табберт почувствовал, что князь Гагарин сменил гнев на милость. — Сколько хотел за карту получить от своих?
— Пятьсот риксдалеров.
— Ну, ты, брат, загнул. Царску дочь и полцарства в придачу не просил?
Табберт не понял смысл вопроса, хотя догадался, что это ирония.
— Я тебе плачу двести рублей, — вдруг сказал Гагарин. — Считай, что я сам тебе эту карту заказал, а ты её мне и начертил.
Матвею Петровичу карта шведа очень понравилась. Ничуть не хуже ремезовской, а главное — сделана по-за-граничному, и надписи иностранными буквами, всё как Пётр Лексеич любит. Пётр Лексеич требовал новую карту — вот и получит не хуже, чем у шведского короля. И все довольны.
— Ты меня понял? — спросил Гагарин у шведа, явно слегка ошалевшего.
— Так, — недоверчиво кивнул Табберт.
Матвей Петрович любовался произведённым впечатлением.
— Знаешь, почему прощаю? — он прищурился. — Работа твоя добрая. А за добрую работу я всегда плачу.
— Господину Дитмеру вы тоже заплатить? — не удержался Табберт.
— Заплатил, — без смущения кивнул Гагарин. — Но ты Ефимку не кори. Он мне честно служит.
Табберт не стал ничего говорить о честности службы Дитмера.
— Всё, забирай деньги и убирайся восвояси, — подвёл итог Гагарин. — Других чертежей делать не смей, воспрещаю, а с этим делом покончили.
Табберт шагал к выходу из дворца губернатора и не очень верил в то, что случилось. Он свободен? Все страхи оказались напрасны?.. Однако за радостью скрывалась и какая-то горечь. Он ведь не просто хотел продать карту. Он хотел, чтобы её видели люди. Хотел, чтобы его личные открытия превратились в общее достояние. Хотел, чтобы земля стала больше. Потому он и оценил свой труд столь дорого. Раздвинуть пределы Ойкумены — это подвиг, за который всегда платят без скупости. А сейчас его свершение будет спрятано от мира, заперто на ключ, навеки затеряно в дикой и варварской
