— Прекрасно, если потесниться, все они уместятся в моей машине.
— Вот и замечательно!
— Да! — подхватила Лаура, неожиданно приободрившись. — Ночью так здорово — звезды совсем рядом, а если снег идёт, тоже хорошо…
— От дома до моей церкви примерно пять миль, — сообщил Даллас негромко. — Так что ваши расстояния для нас — сущая ерунда. Кстати, почему на нас так смотрят? Тут не принято гулять по улицам?
— Не слишком, — ответил я. — Но какая нам разница? Пойдемте, я вас с мистером Оливером познакомлю, он газету издает!
— И про нас напишет? — спросил Витольд.
— Про тебя уже писал, — ухмыльнулся я, — а вот про эту мою родню — еще нет. Идемте!
До дома мы добрались уже в сумерках и обед смели в мгновение ока. Матушка изволила страдать мигренью и к столу не вышла, впрочем, никто особенно не огорчился из-за ее отсутствия.
Когда родственники разбрелись по своим комнатам, я решил наведаться в оранжерею — что-то я совсем позабросил своих питомцев.
Всё оказалось в полном порядке, и я обошел оранжерею, бездумно притрагиваясь то к одному растению, то к другому. Надо же, на протяжении многих лет я считал именно их своей семьей, знал их поименно, мог рассказать историю каждого экземпляра, перечислить их привычки и особенности, капризы и болезни, хоть ночью разбуди…
О тех же племянниках я не знал ничего. Спасибо, количество помнил! Они же оказались не ордой невоспитанных сельских детей (такое впечатление можно было составить по письмам матушки), а довольно интересными ребятами. Неудивительно — с таким-то отцом!
Далласа, к слову, я тоже не знал совершенно. И, сдается мне, многого не подозревал о сестре, с которой вырос бок о бок… Что уж говорить о Витольде, с которым я не так давно познакомился? О Хуаните и внуках (не перестану повторять — ужас-то какой, в моем возрасте)?
Не так давно я думал об этом: и тетушка Мейбл, и Сирил, и многие другие — совсем не таковы, какими мне казались. Да если подумать, Ларример всю жизнь со мною рядом, вполне можно считать его членом семьи, а что я о нем знаю? Почти ничего.
Может быть, я просто не давал себе труда присмотреться к ним получше? Узнать? Разумеется, ведь тогда пришлось бы выбраться из уютного кокона, участвовать во всей этой общественной жизни, переживать, негодовать, расстраиваться…
Намного проще закрыться в оранжерее с безмолвными кактусами — прекрасными, милыми кактусами, которые при должном уходе не доставляют никаких проблем, их можно надолго оставить под хорошим присмотром, а вернувшись, увидеть точно такими же. Ну, быть может, какой-то подрастет, или зацветет, или даст детку… Почти как у людей, не правда ли? Но разница при этом колоссальная: ни один кактус не устроит тебе скандал по пустячному поводу, не изменит с соседом, не сбежит на поиски приключений и не обидится, если ты забудешь о его дне рождения.
Нужно ли мне это? В уже зрелом возрасте наверстывать то, с чем другие живут с ранних лет?
«А куда деваться-то? — усмехнулся я, погладив Конно-Идею по иголкам. — Это даже интересно. Щекочет нервы, почти как путешествие по кишащей крокодилами реке!»
С этой мыслью я и вышел — не то чтобы окрыленный открытием, но сделав некоторые выводы. И остановился, услышав всхлипы за неплотно притворенной дверью кладовой там же, в мансарде.
— Лаура?..
— Дя… Дядя Виктор, это не то, что вы подумали! — она так испугалась, будто я был лондонским потрошителем и пришел по ее душу. — Правда!
— А о чем я должен был подумать? — удивился я и выудил племянницу из тесного закутка. — Пойдем со мной.
В оранжерее — что ж, это было символично, учитывая мои размышления, — Лаура немного ожила.
— Из-за чего ты плакала? Кто тебя обидел?
— Никто… Просто так… — Девочка опустила голову, и я понял, что ни слова от нее не добьюсь.
— Просто так ничего не бывает, — изрек я. — На прогулке ты веселилась со всеми вместе, я видел, а теперь вдруг прячешься по углам и плачешь. Думаю, если бы Витольд сказал тебе что-нибудь обидное, ты просто стукнула бы его в нос или натолкала снега за шиворот?
— Конечно! — фыркнула она. — Но Вит ничего не говорил.
— А если бы тебя дразнил кто-то из братьев, полагаю, ты тем более справилась бы. Либо не обиделась. В таком случае… остается только применить дедуктивный метод, который так любит мой приятель Пинкерсон!
— Это как? — удивилась Лаура.
— Сейчас узнаешь. Начнем издалека… Скажи-ка, почему ты невзлюбила Элизу?
— Я… отчего вы так решили, дядя Виктор?
— Вижу, — ответил я. — Так почему?
Воцарилось молчание. Я уж думал, что Лаура отмолчится, но она вдруг выпалила:
— Она подлая! Она все время врет, но обвиняют меня! Это не я разбила вазу, дядя Виктор, и не мальчики, я уверена, это она!
— И зачем ей это?
