На автовокзале я минут двадцать простояла в очереди: почему-то все, мне казалось, слишком подолгу разговаривают с кассиром. Наконец я подошла к кассе и выяснила, что завтра рано утром отсюда идет автобус-экспресс до аэропорта Касабланки: отходит в 6.00, прибывает на место в 9.45. За 50 дирхамов я купила билет в один конец, и меня предупредили, чтобы я была на вокзале не позже 5.30 утра.
–
На самом деле теперь ясности не было никакой, ничто не поддавалось разумению. Меня снова затрясло. Я взглянула на часы: 2.18. Пол, наверно, недоумевает, куда я подевалась; может, пойдет искать меня в гостиницу. Или, напротив, решит, что меня куда-нибудь занесло, как это порой бывало. Я надеялась, что время на моей стороне. Вернусь в отель, соберу свои вещи, оставлю ему неопровержимую улику, короткую записку, и отправлюсь на долгую прогулку по побережью. А потом…
С одной стороны, мне хотелось сесть в такси у отеля, поехать на автовокзал и поменять билет на ближайший автобус до Касабланки. Но другая, более рациональная часть моего существа жаждала выложить Полу в лицо все, что я о нем думаю, потребовать от него объяснений. Пусть увидит, сколь чудовищно я опустошена, сколько всего он разрушил.
И к чему бы это привело? Я обвиняю, кричу. Он, как маленький ребенок, умоляет дать ему еще один шанс.
Почему нам всегда хочется отмщения, возмездия, хочется услышать длинную слезную арию извинений, хотя мы знаем, что это ничего не изменит? Нанесенный ущерб столь огромен, что вы оба никогда от него не оправитесь. Тогда к чему объяснения? Нужно просто взять и уйти.
Десятью минутами позже я вернулась в номер, подав десять дирхамов пожилой женщине в парандже, что стояла перед гостиницей. В прорези черного платка, скрывавшего ее лицо, я увидела сверкающие безумием глаза.
–
Я сунула ей в руку деньги.
–
В коридоре отеля я столкнулась с горничной.
–
–
–
Я поднялась наверх. Войдя в номер, долго и пристально смотрела на кровать, на которой мы каждый день предавались любви – страстно, самозабвенно, с надеждой на то, что…
Последние десять минут я все колебалась, склоняясь то к одной тактике, то к другой, но при виде постели решила прибегнуть к совершенно иной стратегии. Собрав свои вещи, я разложила на заправленной кровати все распечатанные документы: счет; отчет по кредитной карте с указанием суммы, которую Пол заплатил за операцию сверх той, что покрывала страховка; программное заявление врача о бесскальпельной деферентэктомии. Я хотела, чтобы Пол понял: его махинации раскрыты. Оставшись наедине с доказательствами своего предательства, он занервничает и…
Я взяла блокнот и написала:
Ниже черкнув свое имя, я бросила записку рядом с документами, которые веером разложила на кровати. Затем взяла шляпу от солнца, сумочку и покинула номер. Пронеслась мимо стойки регистрации. Ахмед, должно быть, почувствовал мое волнение.
– Что-то случилось,
– У мужа моего спросите, – крикнула я, не оборачиваясь.
Я устремилась на пляж. Шла опустив голову. Быстро шагала по песку, обходя погонщиков верблюдов и стариков, торгующих жареной кукурузой. Шла и шла, пока не достигла того места, где исчезали все следы внешнего мира. Я села, глядя на океан, через который я полечу завтра, прочь от жесточайшего разочарования, прекрасно понимая, что даже по возвращении домой мука не отпустит меня, будет жечь, словно злокачественная опухоль, давшая метастазы. Я могла лишь догадываться, какая жуткая депрессия ждет меня впереди. Во второй раз мне придется бродить по развалинам своего рухнувшего брака. Только теперь смириться с неудачей и предательством будет куда сложнее. Ведь я верила, а меня обманули.
Я дала волю слезам и проплакала долгих десять минут. Вокруг не было ни души, никого, кому пришлось бы со смущением и неловкостью наблюдать за мной. Здесь мое горе тонуло в шуме прибоя. Когда рыдания стихли, я задумалась:
