– Счастливого Четвертого, – повторяет Лора.
Киваю. Никто из нас, похоже, не счастлив.
После их ухода беру на руки Лолли. Замечаю, что герани в синем горшке увяли, у горшка сбоку трещина. Огонь в плите угас. Воздух влажен, дело к дождю. И вдруг на меня накатывает странное чувство, будто я наблюдаю за собой сверху, смотрю на место, где просидела едва ли не все дни напролет последние тридцать лет. Герань, треснутый горшок, кошка у меня на коленях, огонь, который нужно питать, дождь на горизонте, дорога, что ведет к реке Святого Георгия и вдаль, до самого моря.
Не знаю, сколько времени проходит, пока до меня не доносится рокот машины Ала. Открывается, скрипнув, дверь, захлопывается. Шаги к крыльцу кухни, скрип сетчатой двери.
Завидев меня, он вздрагивает.
– Не знал, что ты здесь.
– Угу.
– Темно.
– Мне все равно.
– Хочешь, зажгу лампу.
– Не важно.
Вздыхает.
– Ну хорошо. Я тогда пойду спать. – Вешает кепку на крюк у двери, собирается уйти.
– Она была замужем трижды, – говорю я. Сердце колотится.
– Что?
– Ты знал?
Он резко вдыхает.
– По-моему…
– Ты знал об этом, Ал?
– Да, конечно, знал.
– И, слыхала я, она… с амбициями.
– А это еще что значит?
– У нее спорные мотивы. Так мне сказали.
Он морщится.
– Кто тебе сказал?
– Не имею права выдать. – Знаю, что раню его, но мне все равно. Мне нравится резкость слов. Каждое – кинжал. Хочу ранить его за то, что он ранит меня.
– Какие такие “мотивы” могут быть у Эстелл? – спрашивает он тихо, уперев руки в боки. – Мне нечего ей предложить. Кроме себя самого.
– Она, может, этот дом хочет.
– Да не хочет она этот дом! – рявкает он. – Никто его не хочет. Уж я-то сам – точно.
Меня словно бьют по лицу.
– Ты так не считаешь. На нас ответственность. Наша семья… Хэторны. Мама…
– Мама умерла. К черту Хэторнов. И, черт бы драл, надо было продать этот дом, когда была возможность. Он стал тюрьмой, ты не понимаешь, что ли? Мы – узники. Или, может, ты узник, а я – сторож. Не могу я так больше, Кристина. Я жить хочу.
Вряд ли я хоть раз слышала, как он выстраивает столько слов подряд за раз. Задерживаю дыхание. А затем говорю:
– Я не подозревала, что тебе вот так.
– Раньше не было. Но теперь я понимаю… понимаю, что многое могло бы быть для меня по-другому. Знаешь же, как это, правда?
Ал никогда не говорил со мной так прямо. Похоже, я решила, что он не чувствует все так же глубоко, как я, но, очевидно, ошибалась.
– То давно было. Тут другое дело.
– Почему? Потому что не с тобой?
Я содрогаюсь.
– Нет, – рявкаю. – Потому что мы старше. И место нам тут.
– Нет, не тут. Мы просто здесь оказались.
Голос у него срывается. Кажется, он может заплакать. Я тоже плачу.
