— Альфред меня не посылал, — сказал Пирлиг.
— Ты хочешь сказать, что все это твоя затея? Прийти сюда и напомнить мне о моей клятве? Мне не нужно о ней напоминать.
— Нарушить клятву — это…
— Знаю! — закричал я.
— Однако люди все время нарушают клятвы, — спокойно продолжал Пирлиг, глядя на юг, где первый серый свет зари коснулся вершин холмов. — Может, именно поэтому мы подкрепляем клятвы требовательными законами и строгими обычаями, потому что понимаем — клятвы будут нарушены. Думаю, Альфред знает, что ты не вернешься. Он об этом говорил. Если на Уэссекс нападут, у него не будет его самого острого меча, но все равно он меня не посылал. Он думает, что Уэссексу лучше без тебя. Ему нужна набожная страна, а ты был занозой в этом его стремлении.
— Ему могут понадобиться еще занозы, если датчане вернутся в Уэссекс, — прорычал я.
— Он верит в Бога, господин Утред, он верит в Бога.
Я засмеялся, услышав это. Пусть христианский Бог защитит Уэссекс против датчан Нортумбрии, когда они ринутся на берег нынче летом.
— Если Альфред не хочет, чтоб я вернулся, зачем ты попусту тратишь мое время?
— Из-за клятвы, которую ты дал накануне битвы за Лунден, — сказал Пирлиг. — И персона, которой ты дал это обещание, просила меня прийти сюда.
Я взглянул на него, и мне показалось, что я слышу смех норн. Три пряхи. Норны с хлопотливыми пальцами, что плетут нити нашей судьбы.
— Нет, — сказал я, но без гнева в голосе.
— Она послала меня.
— Нет, — повторил я.
— Ей нужна твоя помощь.
— Нет! — запротестовал я.
— И она просила напомнить тебе, что когда-то ты поклялся ей служить.
Я закрыл глаза.
Это была правда, чистая правда. Забыл ли я про клятву, которую дал в ночь перед тем, как мы атаковали Лунден? Я про нее не забывал, но и не думал, что эта клятва наденет на меня сбрую.
— Нет, — повторил я.
На сей раз то был шепот отрицания.
— Все мы грешники, господин, — ласково произнес Пирлиг, — но даже церковь признает, что некоторые грехи хуже прочих. Клятва, которую ты дал Альфреду, была долгом, и за исполнение этого долга следовало награждать благодарностью, землями и серебром. Это было неправильно с твоей стороны — нарушать клятву, я не могу этого одобрить, но я понимаю, что Альфред пренебрегал своим долгом по отношению к тебе. Однако клятва, которую ты дал госпоже, была принесена в знак любви, и такую клятву ты не можешь нарушить, не погубив своей души.
— Любовь? — Мой вопрос прозвучал как вызов.
— Ты любил Гизелу, я знаю, и не нарушал клятв, которые ей дал, но ты любишь госпожу, которая меня послала. Ты всегда ее любил. Я вижу это по твоему лицу, вижу это по ее лицу. Ты слеп к этому, но для остальных все ясно, как божий день.
— Нет, — сказал я.
— Она в беде, — проговорил Пирлиг.
— В беде? — тупо переспросил я.
— Ее муж болен рассудком.
— Он безумен?
— Не так, как раньше.
Подо мной заскрипели петли, когда две огромные створки ворот отворились наружу.
Рагнар, босоногий, закутанный в плащи, кричал прощальные слова всадникам, проехавшим через Высокие Ворота Дунхолма; копыта стучали по камням дороги, что вела вниз, через город.
Один из всадников обернулся, и я узнал Хэстена. Он поднял руку, салютуя мне, и я поднял руку в ответ, потом застыл, потому что всадник рядом с ним тоже повернулся в седле. Наездница улыбнулась, но свирепой улыбкой. Это была Скади. Она, должно быть, увидела на моем лице удивление, потому что засмеялась, прежде чем ударить лошадь пятками в бока и легко и быстро поскакать вниз по холму.
— Беда, — сказал я, наблюдая за ней. — Бо?льшая беда, чем ты подозреваешь.
— Потому что Хэстен нападет на Мерсию? — спросил Пирлиг.
Я не подтвердил этого, хотя сомневался, что датчанин держал свои намерения втайне.
— Потому что с ним эта женщина.
